Путь Пушкина - путь блудного сына.
Да, Пушкин ушел в молодости "на страну далече", чтобы затем навсегда и окончательно вернуться Домой.
Почему мы любим Пушкина? Пушкин олицетворяет весь исторический путь России – от язычества к Православию.
Да, Пушкин падал, но поднимался. Пушкин грешил, но мучился при воспоминании о грехах. Пушкин делался пленником страстей, но искренно каялся. Не воспевал, как делают сейчас, а понял их цену.
Кто чувствами в порочных наслаждениях
В младые дни привыкнул утопать,
Тот, возмужав, угрюм и кровожаден,
И ум его безвременно темнеет...
Путь Пушкина – это путь каждого из нас, это путь блудного сына. Да, он побывал в молодости на стране далече, но успел вернуться Домой.
Все знают о ранних произведениях Пушкина, но никто не спрашивает у него самого его мнения. А ведь оно существует!
Когда какой-то господин N без ведома Пушкина послал в журнал вместе со своими стихами его ранние стихи, Пушкин возмущенно писал: "Начал я писать с 13-летнего возраста. Многое желал бы я уничтожить, как недостойное даже и моего дарования, каково бы оно ни было. Иное тяготеет, как упрек, на совести моей... По крайне мере не должен я отвечать за перепечатание грехов моего отрочества... Сей господин не имел никакого права отсылать в альманах стихи, преданные мною забвению или написанные не для печати или которые простительно мне было написать на 19 году, но непростительно признать публично в возрасте более зрелом и степенном".
Ясно, верно, однозначно, неоспоримо… Вот только сегодня эта аксиома дерзко попирается.
Есть интересное воспоминание графа Струтынского. Он пишет, как Пушкин передал ему разговор с Царем в Чудовом монастыре 18 сентября 1926 года: "Молодость - это горячка, безумие, - говорил Пушкин Царю. - Она ведет к великой глупости, а то и к большой вине. Вы знаете, что я считался революционером, конспиратором, врагом самодержавия. Таков я и был в действительности. Свобода, ничего не признающая ни на земле, ни на Небе; гордыня, не считавшаяся с традициями и обычаями; отрицание всякой веры в загробную жизнь души, всяких религиозных обрядов - все это наполнило мою голову соблазнительным хаосом... Мне казалось, что подчинение закону есть унижение, всякая власть - насилие, Царь - угнетатель и что похвально покушаться на него словом и делом. Я не помнил себя от радости, когда мне запретили въезд в столицы и окружили надзором. Я воображал, что стал великим и до чертиков напугал правительство. Но всему своя пора. Все ребяческое слетело. И когда я осмотрелся кругом - я понял, что казавшееся доныне правдой было ложью, что любил - заблуждением, а цели - грозили падением, позором! Я понял, что свобода, не ограниченная Божеским законом, о которой краснобайствуют молокососы или сумасшедшие, гибельна для личности и общества...".
Пушкин, как видим, в выражениях не стеснялся, когда заступался за Истину. Он, кстати, нередко рядом со словом свобода ставил этот эпитет – «гибельная».
Вот Пушкину наконец-то разрешили иметь свой журнал. И вот что он пишет в письме 1932 года: «Одно меня задевает: хочется мне уничтожить, показать всю отвратительную подлость нынешней французской литературы".
Не свое творчество выпятить, как сегодня предлагается, а показать подлость западной литературы! Кто сегодня так рассуждает?
Пушкин еще на заре либерализма разобрался в его сущности, о чем у нас сегодня скромно помалкивают.
Цитирую Александра Сергеевича: «Французские журналы извещают нас о скором появлении "Записок парижского палача". Вот до чего довела нас жажда новизны и сильных впечатлений. После соблазнительных исповедей ХVIII в. явились не менее соблазнительные откровения. Мы не довольствовались видеть людей известных в колпаке, мы захотели последовать за ними в их спальню и далее. Но мы не остановились на безстыдных записках Казановы… Мы кинулись на плутовские признания полицейского шпиона… Гюго не постыдился в нем искать вдохновений для романа, исполненного грязи. Недоставало только палача… Наконец и он явился, и к стыду нашему скажем, что успех его "Записок" кажется несомнительным. Писатели основали свои расчеты на безнравственности нашего любопытства».
Все сегодняшние рейтинги объясняются "расчетами на безнравственность нашего любопытства".
Пушкин заканчивает: «Сочинения палача не оскорбляют ли ни господствующей религии, ни правительства, ни даже нравственности? Не должна ли гражданская власть обратить внимание на соблазн нового рода?» Кто же сегодня такое цитировать будет?
Еще одно поразительное наблюдение из времен восходящей зари либерализма. «В одной газете, - пишет Пушкин, - сказано было, что мой прадед, крестник и воспитанник Петра Великого, его наперсник, генерал-аншеф и проч. – был куплен шкипером за бутылку рому. Прадед мой если был куплен, то, да, дешево, но достался он шкиперу, коего имя всякий русский произносит с уважением и не всуе. Простительно выходцу не любить ни русских, ни России, ни истории ее, ни славы ее. Но не похвально ему за русскую ласку марать грязью священные страницы наших летописей, поносить лучших граждан, издеваться над гробами праотцев". Это – об иностранце, а о русских такое тогда даже предположить было невозможно!
Декабристы спорят о том, надо ли убивать самодержца, – Пушкин отвечает "Борисом Годуновым", где, следуя за Ветхим Заветом, связывает вопрос власти с нравственной легитимностью.
Дворяне все больше отходят от принципа служения государству – он создает "Медного всадника", в котором герой уже перестает осознавать свое дворянство (читай - элиту) как служение и потребительски относится к своему государству.
Французы упорно доказывают, что прогресс принесет и нравственность – Пушкин отвечает "Сказкой о рыбаке и рыбке", где старуха, становясь богаче, становится и злее.
Все кричат о свободе любви – Пушкин дает целую плеяду русских Татьян и Маш, верных нравственному долгу. Романы и стихи заполняются чувственной любовью – Пушкин в "Сценах из Фауста" дает точное определение такой любви - "бред" и "самообман".
Запад упорно твердит о справедливости – наш поэт отвечает им "Моцартом и Сальери". Все устремления образованной части дворянства обращены на культурный Запад – Пушкин рисует им Онегина, оторванного от религиозных корней своего народа "скитальца" (как называл его Достоевский), успешного, образованного, креативного, - но несчастного и одинокого.
На восторги от Французской революции поэт отвечает "Капитанской дочкой", где упоение свободой сравнивает с питанием падалью... Где оба героя - Петр и Маша – возвращаются в рамки понятий долга, чести, Божественных установлений – и счастливы в итоге.
Главная мысль позднего Пушкина, пусть и не озвученная прямо, - Бог есть, а значит не всё позволено.
Главный герой книг – промысл Божий. Основное устремление - в лоно незыблемых нравственных норм. Поразительно: за двести лет он увидел главную опасность для России – либерализм.
Цитирую: «Лет 15 тому назад, - пишет он в статье "О народном воспитании", - мы увидели либеральные идеи; литературу, превратившуюся в пасквили на правительство и возмутительные песни; наконец, и тайные общества, замыслы кровавые и безумные».
Либералы – всегда разрушители.
Еще цитаты из мудрого Пушкина:
"Один из великих наших сограждан сказал однажды мне, что если бы у нас была бы свобода книгопечатания, то он с женой и детьми уехал бы в Константинополь. Неуважение к чести граждан и удобность клеветы суть главная выгода свободы печати".
«Никакая власть не может устоять против всеразрушительного действия типографического станка. …Разве речь и рукопись не подлежат закону? Всякое правительство вправе не позволять проповедовать на площадях, что кому в голову придет». «Увидя разбойника, заносящего нож на свою жертву, неужели вы будете спокойно ждать совершения убийства, чтоб вправе судить преступника!» Замечательная логика!
«Произведения, коих цель горячить воображение любострастными описаниями, унижают искусство, превращая его… в отвратительное…».
Поэтому Пушкин однозначно был за цензуру.
Цензура должна останавливать, цитирую: "противное вере, правительству, нравственности и чести личной".
Закончим репликой оригинального В.В.Розанова, которое он нам оставил 100 лет назад: «Заметьте еще: ничего язвительного на протяжении всех его томов! Это – прямо чудо… Ядом не облил ни одну свою страницу. Вот почему он так воспитателен и здоров для души. Во всех его томах ни одной страницы презрения к человеку… Мусора, сора, зависти – никаких «смертных грехов». Купите-ка, господа, сегодня своим детишкам «удобного Пушкина» и отберите у них разные «новейшие произведения»… Уберите и крепко заприте в шкаф, а еще лучше – ключ потеряйте… Польза от них только тогда, когда их теряешь…».
Если бы Розанов знал, как злободневно это будет звучать и через сто лет!
Н.Лобастов