Литература как "наука страсти"

Святой Иоанн Златоуст назвал театр "училищем страстей". Сегодняшнее искусство - университет страстей.

Увы, творчество, призванное служить спасению души человека, гораздо чаще используется для научения страстям. Многие писатели это понимали.

Бог есть Любовь. Человек есть образ Божий. Суть человека – любовь. Но любовь невозможна без свободы. В сочетании со свободой она дает два направления: любовь к Первообразу человека, а значит, ко всем ближним. И любовь к себе.
Третий дар Божий – творчество – есть реализация любви. И той, и другой. Шекспир в "Ромео и Джульетте" сознательно останавливается на апофеозе страсти, зная, что это лучше продается, приносит славу и память на века. Изображение смирения супругов на кухне коммуналки или в больнице возле умирающих стариков таких дивидендов, понятно, не принесет. Себе он стяжал славу, а вот читателей, поверивших в иллюзии, убил. Вот такая любовь... к своим страстям.
Во всем этом разобрался гениальный Пушкин, вернувшись к христианскому пониманию страстей, к традиционному взгляду русского народа.
 Блажен, кто ведал их волненья
 И наконец от них отстал;
 Блаженней тот, кто их не знал…
 ...Когда страстей угаснет пламя,
 Нам становятся смешны
 Их своевольство иль порывы…
Лучше всех этот вопрос Пушкин решил в "Сценах из Фауста". На "телячьи" восторги молодого Фауста Мефистофель  отвечает:
   Ты бредишь, Фауст, наяву!
   Услужливым воспоминаньем
   Себя обманываешь ты.
 И раскрывает ему - "читает" - его тайные мысли после одержанной любовной победы.
    Ты думал: агнец мой послушный!
    Как жадно я тебя желал!
    Как хитро в деве простодушной
    Я грезы сердца возмущал! -
    ..Что ж грудь моя теперь полна
   Тоской и скукой ненавистной?..
    На жертву прихоти моей
    Гляжу, упившись наслажденьем,
    С неодолимым отвращеньем:
     ...Потом из этого всего
    Одно ты вывел заключенье...
              Фауст.
    Сокройся, адское творенье!
Фауст обрывает Мефистофеля, не желая услышать вслух жестокую правду: любовная страсть счастья не приносит! Наоборот, отвращение и ненависть. «Бред» и «самообман» - такую характеристику дал гениальный Пушкин любви страстной, плотской, временной, земной.
Но последующие писатели отреклись от этого честного вывода Пушкина, любящего не себя, а своих читателей, пошли по шекспировскому корыстному пути воспевания страстной любви - "святой, чистой, вечной, неземной" (Гранатовый браслет), возбуждая, по слову Пушкина, в "добродушных читателях грезы сердца", подсовывая им вместо истинной любви "бред".
Всех смелее это сделал Тургенев. В повести "Ася" юная героиня падает в руки рассказчика: "Я ваша!"
Представим себя на его месте. А я? Я для нее что? слепой исполнитель ее похотей и прихотей? А как же брак, дети, ответственность, "семья как малая церковь", верность, наконец! О какой же верности может идти речь с женщиной, у которой принцип жизни "Я ваша!" Завтра она будет это шептать моему соседу, другу, коллеге. Мне это надо?! Но Тургенев упорно внушает нам: страсть выше брака!
Конфликт романа "Рудин": любовь есть, но брак невозможен. Что делать? Рудин, воспитанный в традициях и ответственности, говорит: "Как что? Расстаться, конечно!" Наталья отвечает: "Если бы ты сказал: жениться не могу, но ступай за мной, я бы пошла за тобой!" Но ты любить не способен. И герой у автора соглашается. Страсть выше брака - доказательству этого Тургенев посвятил всё своё творчество.  
Верующая Лиза из "Дворянского гнезда", заметим, будет бороться не со страстью, а с обстоятельствами, мешающими страсти! Герои сдадутся перед обстоятельствами – но не перед страстью. Только страсть не трогайте – это свято!
С. Дурылин пишет: "Все романы Тургенева – бессемейственны, все на тему, как не могла создаться семья ("Дворянское гнездо"), как распадаются семьи, разделяясь на отцов и детей, как не способны создать семью "лишние люди" ("Рудин") или как не считают нужным создать семью "новые люди" ("Накануне")… Семьи в творчестве нет ни у кого из западников, но есть непременно борьба с семьей, внесемейная, бессемейная... Все они освобождают женщину от "материнского".... Когда легкомысленный Панаев попал к Аксаковым, он был поражен… Панаев попал первый раз в жизни в настоящую семью, - это было для него все равно, что попасть в Южную Америку. И "хорошо!" - с удивлением признался он. Аксаковская семья не одинока… Ю. Самарин… Целомудренность, безбрачие. Хомяков – целомудренный до брака, остался вдовцом – в прекрасном целомудрии. Нужно ли вспоминать Киреевских и Елагиных…"
 Это – продолжатели Пушкина и Достоевского, хранители святынь русского народа…
 А вот его разрушители: Тургенев, Толстой, Чехов, Куприн, Бунин...
Лев Толстой считал: идеал христианства недостижим. Воздержание – это лицемерие. Поэтому лучше и честнее – до брака не воздерживаться. "Влюбление должно у юношей, не могущих выдержать полного целомудрия, предшествовать браку и избавить юношей от мучительной борьбы". Об этом – рассказ "Отец Сергий".
А.П. Чехов брак считал тормозом на пути развития свободных отношений.
"Дуэль": "Оттого, что мы повенчаемся, не станет лучше. Напротив, даже хуже. Мы потеряем свободу".
"О любви": "Я понял, что когда любишь, то в своих рассуждениях об этой любви нужно исходить от высшего, от более важного, чем грех или добродетель в их ходячем смысле, или не нужно рассуждать вовсе".
"Дама с собачкой": любовница после курортного романа заявляет: "Я люблю честную, чистую жизнь, а грех мне гадок". Для Чехова грех - не в измене, а в желании страсти животной, непоэтической. Страстная поэтическая любовь, пусть и вне брака, грехом не является! То, что культурно, по Чехову, не может быть грешным по определению.
Один из любимых образов Чехова - человек в футляре идеологии, веры. О браке любовников: "Точно это были две перелетные птицы, которых поймали и заставили жить в отдельных клетках". Брак – тоже футляр.
А.И. Куприн идет еще дальше. Смысл любви он видит в том, чтобы "раз в год случайно видеть её, поцеловать следы её ног на лестнице". Я предложил своим ученицам представить это, - они содрогнулись. Реальный человек - это падший человек, и он нуждается не в боготворении, а в спасении!
"Гранатовый браслет": "Я мысленно кланяюсь до земли мебели, на которой Вы сидите…" Что ж, мебель – все-таки не лестничная площадка, хоть какой-то прогресс…
К интересному выводу пришлось прийти Куприну от этого "бреда" (по определению Пушкина!) – к оправданию смерти и самоубийства.
Влюбленный в "Гранатовом браслете" спрашивает мужа своей возлюбленной: "Я не в силах разлюбить её никогда. Что бы вы сделали для того, чтобы оборвать это чувство? Выслать? Заключить в тюрьму? Но и там я буду любить. Остается только одно – смерть". И он с радостью заканчивает самоубийством. Причем, на его стороне все – и муж, и жена, и друзья, и сам автор. Написано для того, чтобы и мы с вами присоединились.
"Олеся": героиня сразу отвергает брак: "Что бы потом ни случилось, я не пожалею. Мне так хорошо".
"Колесо времени" (Париж, 1929 г.) - откровенные выпады против брака. "Давать в любви обещания и клятвы... разве это не грех перед Богом, разве это не тяжкое оскорбление любви?" "Она испытывала брезгливый ужас при одной мысли о том, что два свободных человека - мужчина и женщина - могут жить в течение многих лет совместно, каждые сутки, с утра до вечера и с вечера до утра, делясь едою и питьем, ванной и спальней, мыслями, снами, и вкусами, и отдыхом, развлечениями, деньгами и горестями, газетами, книгами и письмами, и так далее вплоть до ночных туфель, зубной щетки и носового платка... Брр!.."
Генерал в "Гранатовом браслете" радуется, что от него ушла жена. "Что я был бы? Вьючный верблюд, позорный потатчик, дойная корова, ширма, домашняя необходимая вещь… Почему люди женятся? Стыдно оставаться в девушках… Тяжело быть лишним ртом. Желание быть хозяйкой… Потребность материнства. У мужчин другие мотивы. Усталость от холостой жизни. Семьей жить выгоднее. Дети останутся… нечто вроде иллюзии бессмертия. А где же любовь-то? Любовь должна быть трагедией. Никакие жизненные удобства, расчеты и компромиссы не должны её касаться".
В повести "Поединок" Куприн открыто проповедует наркотический принцип страсти. Герой Назанский советует: "Делайте, что хотите. Берите всё, что вам нравится. Не спрашивайте никого во всей вселенной, потому что над вами никого нет… Любовь, освобожденная от темных пут собственности, станет светлой религией мира, а не тайным позорным грехом".
Сам герой уходит в запой, пьет помаленьку, наслаждаясь при этом фантазиями. "Я живу глубокой, чудесной внутренней жизнью! Размышляю с наслаждением о женщинах и о женской любви! …Я знаю, что это обострение чувств, все это духовное озарение – действие алкоголя. Но в нем нет ничего порочного. Это безумие сладко мне… Я счастлив – и всё тут! Для поручика Дица (читай - Пушкина) вслед за любовью идет брезгливость и пресыщение, а для Данте вся любовь – прелесть, очарование, весна!"
И.А. Бунин довел воспевание любовной страсти до откровенной эротики.
Но вначале обратим внимание на то, что Бунин откровенно признается в корыстной цели искусства, которым он занимается. Из рассказа "Ночь": "Тысячи лет назад пел я о том, что формы женского тела мучительно прелестны. Кто и зачем обязал меня без отдыха высказывать свои чувства, которые должны очаровывать? Кем и для чего вложена в меня неутомимая потребность заражать всех тем, чем я живу? С младенчества никогда ничего не чувствую я, не думаю, не вижу, не слышу без этой "корысти", без жажды выражения себя в наибольшем богатстве. Вечным желанием одержим я… выделиться из миллионов себе подобных, стать известным им и достойным их зависти, восторга и вечной жизни. Венец каждой человеческой жизни есть память о ней, - высшее, что обещают человеку над его гробом, это память вечную. И нет той души, которая не томилась бы втайне мечтою об этом венце. Моя душа истомлена этой мечтой оставить в мире до скончания веков себя, свои чувства, видения, желания, одолеть смерть".
Вот так. А традиционно церковное "память вечную" Бунин объясняет, как ему выгодно. Он идет еще дальше Куприна и открыто предлагает шекспировский вариант - умереть на взлете наркотического полета любви. Тогда она войдет в общую память, в которую он верил.
      Тебе сердца любивших скажут:
     "В преданьях сладостных живи!"
"Часовня": "Он был очень влюблен, а когда очень влюблен, всегда стреляют себя...".
"Братья" - гимн смерти! Для этого автор действие переносит в Индию. Герой теряет возлюбленную, покупает ядовитую змею и выпускает ее. Англичанин восторгается его самоубийством. "Бога, религии в Европе давно уже нет, мы как лед холодны и к жизни, и к смерти… Мы не воспринимаем смерть в должной мере… Только здесь, на земле древнейшего человечества, в этом потерянном нами эдеме, …только здесь чувствуем смерть, божество. Здесь, оставшись равнодушным ко всем этим Зевсам, Апполонам, к Христу, к Магомету, я не раз чувствовал, что мог бы поклоняться разве только им, этим страшным богам нашей прародины – Браме, Шиве, Дьяволу, Будде. Те страны, что еще живут младенчески-непосредственной жизнью, всем существом ощущая и бытие, и смерть, мы, люди нового железного века, стремимся поработить". Вот такой гимн дьяволу русского писателя.
"Сын" – любовница, соглашаясь провести ночь с любовником, ставит условие: "Неужели ты думал, что мы можем жить после этого! …Заклинаю тебя всем для тебя священным, что ты убьешь меня!" Герой ее убил, но себя, увы, не смог.
"Аглая" – клевета даже на монахов, на русских старцев! В рассказе монах-старец предлагает молодой и красивой послушнице: "Умри! Останься во моей памяти столь же прекрасною, как стоишь ты в сей час передо мной: отойди ко Господу!" И она умерла. То есть даже монахи мечтают только об одном  - красивом и молодом женском теле (кому нужны старухи?). А также не о вечности в Царстве Небесном, а о бунинской Прапамяти, куда и помещает послушницу старец этим благословением.
"Легкое дыхание" - это когда героиня "очень беспечна к наставлениям". 15-летняя добровольно отдается 56-летнему. Сам автор объясняет название: "Наивность во всем, и в дерзости, и в смерти и есть "легкое дыханье", недуманье"". Автор предлагает читателю перейти от "тяжелой и темной" христианской нравственности к "легкому дыханью" свободной любви.
"Чистый понедельник", входящий в школьную программу, о том, как героиня отдалась в первый день поста и ушла в монастырь жить теперь воспоминаниями об этом. В обычном ряду самоубийств у Бунина появляется монастырь - то же самоубийство, по мысли автора.
"Солнечный удар". Пришел. Увидел. Переспал. Брака ни в коем разе не надо, он все испортит.
Бунин признается в одном из писем: "Как я жалел, что никогда не встречался с Анной Карениной… Наташа Ростова, конечно, прелестна и обаятельна. Но ведь вся эта прелесть превращается в родильную машину. В конце Наташа просто отвратительна. Неряшливая, простоволосая, в капоте, с засранной пеленкой в руках. И вечно беременная или кормящая грудью очередного новорожденного. Мне беременность и всё, что с нею связано, всегда внушали отвращение. Страсть Толстого к детопроизводству – я никак понять не могу. Во мне она вызывает только брезгливость. Как, впрочем, я уверен, в большинстве мужчин".
Секретарь Бунина А. Седых вспоминает: "В выражениях он, вообще, никогда не стеснялся. Будущему издателю писем Бунина придется немало слов в них заменить многоточиями. Вот один случай, связанный с любовью Бунина к крепкому слову. Ехали мы как-то ночью в такси. В те годы множество водителей такси в Париже были русские… Бунин вдруг начал ругаться сочными, отборными словами. Шофёр обернулся к нам добродушно, сказал: "А вы, господин, должно быть, из моряков? Ловко выражаетесь". – "Я не моряк. Я – почетный академик по разряду изящной словесности". – Тут шофер просто покатился со смеху и долго потом еще не мог успокоиться: "Академик! Да… Действительно. Изящная словесность!" Ему и в голову не пришло, что везет он действительно почетного члена Российской академии по разряду изящной словесности, а не моряка…".
Молодец водитель! Он так и не смог поверить, что этот матерщинник - профессор изящной словесности. А кто-то нас до сих пор пытается убедить, что это русские писатели...
И когда меня упрекают: ты не любишь литературу, - я отвечаю: я люблю читателей. Мне нравится этот простой русский водитель, который ни за что не может связать вместе понятия мата и словесности.
Оторвавшись от Церкви, большинство писателей стали понимать духовность как развитие чувств и воспевать страсти как высшее их проявление. В конце ХIХ века нашелся один писатель, который смог противостоять этому массовому мировоззренческому помешательству. Это Иван Александрович Гончаров.
Он написал трилогию - "Обыкновенная история", "Обломов" и "Обрыв", посвященную развенчанию "святости" страстей. Герой первого романа проиграл в этой суровой битве, убедившись в предательстве романтической любви, но не найдя и любви истинной. Дядя разъясняет ему: "Разве есть благородные страсти? Ведь страсть, когда перестает действовать рассудок?" Прекрасно осознает причину поражения сына его деревенская мать: "Подлинно омут, прости Господи: любят до свадьбы, женятся без обряда церковного, изменяют".
Гончаров имел смелость поставить любовную страсть на одну доску с другими страстями - вином, игрой в карты, наркотиками. Герой "Обрыва" пытается страсти защищать: "А как же Байрон, Гете, художники?» На что автор горько усмехается: "Ни один идеал не доживал до срока свадьбы".
Марк Волохов: "Чад бывает различный: у кого пары бросаются в голову, у другого …в любовь. …Кто вино, кто женщин, кто карты, а художники взяли себе все. – Вино, женщины, карты! – повторил Райский, - когда перестанут считать женщину каким-то наркотическим снадобьем и ставить рядом с вином и картами!"
Райский - главный герой третьего романа "Обрыв" - "развивает страсти в женщинах" - троюродных сестрах Марфе и Вере. Ему кажется, что они у себя в деревне отстали от передового взгляда на "духовность". "Ничто в жизни не дает такого блаженства… одна страсть!" – убеждает их он.
Но встречает там... смирение и послушание крепкой в вере Бабушке.
Райский возмущается запретом Бабушки на свободную любовь. Их диалог.
"- Пока я жива, она из повиновения не выйдет.
– Марфенька даже полюбить без вашего позволения не смеет?
– Выйдет замуж, тогда и полюбит.
– Как? Полюбит и выйдет замуж, хотите вы сказать!
– Это у вас там так…
- Ну нет, это все надо переделать! – сказал Райский про себя. – Не дают свободы любить. Какой еще туман в их головах!".
А вот он взялся "просвещать" Марфеньку.
"- Ты не выйдешь ни за кого без бабушкиного спроса?
– Не выйду! – сказала она с твердостью.
– Почему?
– А если он картежник, или пьяница, или дома никогда не сидит, или безбожник какой-нибудь…
- Ну, а если этот безбожник или картежник понравится тебе?
– Все равно, я не выйду за него!
– А если полюбишь?
– Картежника?! Или такого, который смеется над религией: будто это можно?
– Разве тебе не нравится никто?
– Вон у Бочкова три сына: собирают мужчин к себе по вечерам, таких же как сами, пьют да в карты играют. У Чеченина сын объявил, что ему надо приданое во сто тысяч, а сам …все курит!".
Какую любовь предлагает ей герой? Конечно, свободную. Свободную от чего? От заповедей Божиих, от авторитетов, от брака. "Да, я рыцарь свободы! – признается Райский. - Я тебе именно и несу проповедь этой свободы! Люби открыто: не бойся ни бабушки, никого! Старый мир разлагается… У тебя уже явилось сознание своих прав. Ты любишь? Говори смело… Страсть – вот счастье".
Райский не может поверить, что у молодой девушки в глубине сердца нет страстей. Он выпытывает у нее.
- А грешки у тебя есть? ...Доверься мне.
- У всякого есть...
- Например?
- Послушайте-ка проповеди отца Василья о том, как надо жить! А как мы живем: делаем ли хоть половину того, что он велит? - внушительно говорила она. - Хоть бы один день прожить так... и то не удается! Отречься от себя, быть всем слугой, отдавать все бедным, любить всех больше себя, даже тех, кто нас обижает, не сердиться, не думать слишком о нарядах и о пустяках, не болтать... ужас, ужас! Не достанет всей жизни, чтоб сделать это! Вон бабушка: есть ли умнее и добрее ее на свете! а и она... грешит... - шепотом произнесла Марфенька, - сердится напрасно, терпеть не может Анну Петровну: даже не похристосовалась с ней! На людей часто сердится; не все прощает им; баб притворщицами считает, когда они жалуются на нужду... Деньги очень бережет... - еще тише шепнула Марфенька. - А когда ошибется в чем-нибудь, никогда не сознается: гордая! А она лучше всех здесь: какие же мы с Верочкой!
- И ты мучаешься этим?
- Нет: иногда …заплачу, и пройдет, и опять делаюсь весела, и все, что говорит отец Василий, - будто не мое дело! Вот что худо!
- И больше нет у тебя заботы, счастливое дитя?
- Как будто этого мало! Разве вы никогда не думаете об этом? - с удивлением спросила она.
- Нет, душенька: ведь я не слыхал отца Василья".
Наш герой идет в последнюю атаку. Он садится ближе к Марфе, крепко держит за руку, склоняет голову на ее плечо, обнимает за талию, прижимается, вздыхает, голос его дрожит, глаза томно закрыты… Он спрашивает Марфеньку:
"- Тебе хорошо так?
- Хорошо, только жарко….
Он опять прижал ее щеку к своей и опять шептал:
- Хорошо тебе?
- Неловко ногам…".
Всё! Тут наш герой не выдержал и отступил: "Помни, Марфенька: не давай воли себе, пока... позволит бабушка и отец Василий. Помни проповедь его… И будет проклят, кто захочет бросить нечистое зерно в твою душу".
У Гончарова я впервые встретил смелое утверждение: искусство питает страсти!
"Листки эти… питали страсть", - пишет автор о романе Райского. Герой страсти переносит на страницы романа, а романами вдохновляет себя на страсть к девицам.
Вот интересный пример. Бабушка рассказала о страстях своей дворовой женщины, которая, выйдя замуж, не пропускала ни одного мужчины. Муж ее за это сильно бил. Разговор Райского и Бабушки о них:
"- Это прелесть! Это целая драма!
- Что же с ними делать? Не сослать ли их?
– Ах, нет, не мешайте! – с испугом вступился он. – Вы мне испортите эту живую и натуральную драму…
- Но он убьет ее!
– Так что же! Оставьте! Посмотрим, чем разрешится… кровью или….
– Господи избави и сохрани! Это все драму, что ли, хочется тебе сочинить!"
Кстати, в письме Бунину Чехов как-то обмолвился: "А Короленке надо жене изменить, обязательно, - чтобы научиться получше писать".
Марфенька в романе выходит замуж за хорошего человека - без страсти. И Гончаров дает страницы любви истинной - любви настоящей, бескорыстной, жертвенной, бесстрастной, христианской, выше которой никто не поднимался.
"Умер у бабы сын, Марфенька каждый день ходила к ней и сидела часа по два и приходила домой с опухшими от слез глазами. Коли мужик заболевал, она приласкается к лекарю и повезет в деревню. То и дело просит у бабушки чего-нибудь: холста, коленкору, сахару, чаю, мыла. Девкам дает старые платья, велит держать себя чисто. К слепому старику носит чего-нибудь лакомого поесть или даст немного денег. Знает всех баб, даже ребятишек по именам, последним покупает башмаки, шьет рубашонки и крестит почти всех новорожденных. На свадьбу дает белье, обувь, истратит все свои карманные деньги и долго потом после этого экономничает. Когда идет по деревне, дети от нее без ума; они, завидя ее, бегут к ней толпой, она раздает им пряники, орехи, иного приведет к себе, умоет, возится с ними. Все собаки в деревне знают и любят ее…".
 А вот как героиня готовилась к свадьбе: "Марфенька обошла каждую избу, прощалась с бабами, ласкала ребятишек, двум из них вымыла рожицы, некоторым матерям дала ситцу на рубашонки детям, да двум девочкам постарше на платья и две пары башмаков, сказав, чтоб не смели ходить босоногие по лужам. Полоумной Агашке дала какую-то изношенную душегрейку, настрого приказав не ходить в одном платье по осеннему холоду. Безногому старику оставила рубль. "Красавица ты наша, Божий ангел, награди тебя Господь!" – провожали ее бабы…". "Господи! – всхлипывала она от счастья, - за что они меня так любят все? Я никому, ничего хорошего не сделала и не сделаю никогда!" Бабушка поясняет: "Это Бог тебя любит, дитя мое, за то, что сама всех любишь, и всем, кто поглядит на тебя, становится тепло и хорошо на свете! …Одна радость глядеть на тебя: скромна, чиста, добра, бабушке послушна…". А мы поправим: через Бабушку Богу послушна.
Уехав в финале романа за границу, "Райский, бросаясь от искусства к природе, – чувствовал, что три самые дорогие воспоминания – бабушка, Вера, Марфенька – сопутствуют ему везде… И везде он не врастал в чужую почву, всё чувствовал себя гостем и пришельцем там… Его тянуло назад, домой, в свою Малиновку… За ним всё стояли и горячо звали к себе – Вера, Марфенька, бабушка. А за ними стояла и сильнее влекла его себе – еще другая, исполинская фигура, другая великая "бабушка" – Россия".
Иван Александрович Гончаров, вслед за Пушкиным и Достоевским, предупреждал о гибельности страстей и безбожной свободы. Такая свобода и есть самое настоящее насилие. Утверждать подобное не решался никто после Достоевского. В романе "Обрыв" Бабушка останавливает зовущего к свободе любви Райского: "Оставь Марфеньку! Она не будет счастлива навязываемым тобою счастьем и, стало быть, будешь деспотом ты, а не я". Мир страстей – «мир без привязанностей, без детей, без колыбелей, без братьев и сестер, без мужей и жен, а только с мужчинами и женщинами» (Обрыв).
Как видим, такую свободу Бабушка называет деспотизмом, а свой авторитарный метод воспитания внучек (так нелюбимый западниками!), основанный на евангельских  заповедях, истинно свободным.
 "Лучше жить образцами, а не как ты - никогда не жившими идеалами", - ещё одно гениальное прозрение автора. Христианская вера дала тысячи праведников, доказавших верность Истин Православия, а придуманные общественные идеалы (коммунизма, либерализма, демократизма, национализма и т.п.) лишь временно вдохновляют энтузиастов. "Ни один идеал не доживал до срока свадьбы", - уверен Гончаров.
Об этом же и роман "Обломов", в котором наши учебники, увы, видят лишь лень героя.
Гончаров противопоставляет в романе истинную, реальную, жертвенную, бескорыстную, бесстрастную любовь Агафьи Пшеницыной и эгоистическую, надуманную, идеальную любовь Ольги Ильинской. И герой романа с честью выдерживает это сильнейшее испытание страстью, этот экзамен на любовь: он разобрался в этих вопросах, а вернее, сердцем почувствовал фальшь идеализма Ольги и силу скромной, но жизненной любви Агафьи.
Обратимся к тексту. Автор пишет о любви Ольги: "Она мечтала, как …укажет ему цель… И все это чудо сделает она, такая робкая, молчаливая… Она – виновница такого превращения! …Возвратить человека к жизни – сколько славы доктору! А спасти нравственно погибающий ум, душу? …Она даже вздрагивала от гордого, радостного трепета". "Ей нравилась эта роль путеводной звезды…" "Она любовалась, гордилась этим поверженным к ногам ее человеком!" И т.п.
Это любовь к себе, к своему чувству, это вид гордости, потакание своему тщеславию. Она не видит в Обломове личность, она видит предмет своей страсти. У нее одно желание, чтобы Обломов "видел в ней цель жизни". Недаром автор упоминает вновь и о насилии, о деспотизме такой любви: "От сарказмов она перешла к деспотическому проявлению воли…".
Героиня сама оговаривается о своем чувстве - "игра, обман, тонкий расчет, чтоб увлечь его к замужеству".
Считается, что Ольга вывела его из состояния духовного сна. Но куда?
"Он догнал жизнь; знал, зачем французский посланник выехал из Рима; интересовался, когда проложат новую дорогу в Германии или во Франции. Но насчет дороги через Обломовку не помышлял…" Ольга тащила его туда, откуда он сбежал на свой диван. Да и безжизненна такая любовь: чужая дорога интересна, своя - нет.
Ольга признается: "Я думала, что оживлю тебя, что ты можешь еще жить для меня…" Вот такой любви - "для меня" - Обломов и бежит.
Он просит ее: "Люби во мне что есть хорошего" и слышит в ответ решительное "Нет!".
Тогда Обломов честно признается себе: "Явилась самолюбивая забота стряхнуть сон с ленивой души. Больше ничего тут и не было!... Другой явится – и она с ужасом отрезвится от ошибки! Я похищаю чужое! Я – вор!"
Вот это и есть настоящая любовь – остаться предельно честным, не пользоваться возможностью, когда красивая, умная и обаятельная девица плывет тебе в руки, не о своем благополучии думать, а о правде!
Интересно, что когда я читал толстый сборник, где было собрано всё лучшее, что написано в эмиграции о Гончарове, то в ней все авторы дружно преклоняются перед Ольгой и издеваются над "пошлой" Агафьей. Вот характерная цитата В.Н. Ильина: "Особенно чудовищно то, что девичью красоту, где так дивно слились благоуханная прелесть распустившейся лилии, благородная душа и артистическая одаренность, Обломов променял на толстую вдову Пшеницыну". Да, Агафья создана для семьи, а не для палубы парохода "Солнечного удара". Этого так и не поняли наши эмигранты, жаждущие красивой барской жизни.
Вновь убеждаешься, что недаром Господь попустил революцию в России...
Поглядим повнимательнее на ту, которую избрал Обломов. Зовут ее Агафья Матвеевна. Кстати, мать Гончарова звали Авдотья Матвеевна. Явно автор хотел сравнить ее с любимой своей матушкой.
А вот слова автора о любви героини к Обломову.
"Она перешла под это сладостное иго без увлечений, без страсти, томлений, без игры… Она полюбила Обломова просто, как будто простудилась…". "Сама Агафья Матвеевна не в силах была не только пококетничать с Обломовым, но она никогда не сознавала и не понимала этого, …и любовь ее высказалась только в безграничной преданности до гроба". Это авторское "только" - удивительно! Подумаешь: "только" предана до гроба! И всё! А где же любимая для интеллигентов страсть?
"Простое, приятное лицо", "вошла робко", "глядела застенчиво", "спросила нерешительно", "сказала стыдливо", "простодушно усмехнулась" "добрая женщина". Весьма непоэтично!
 Автор сознательно развенчивает чеховскую поэтизацию страстей, для чего описывает подробности любви Агафьи.
 "Она выучила физиономию каждой его рубашки, сосчитала протертые пятки на чулках, знала, какой ногой он встает с постели, замечала, …весел он или скучен…". "Вот я разобрала ваши чулки… Мне в охотку. Вот эти можно надвязать…".
Заплаты на носках! В общем, "яма", по выражению Штольца, "простая баба; грязный быт, удушливая атмосфера тупоумия, грубость – фи!".
"Если Обломов долго не едет, ей не спится, она ворочается, крестится, вздыхает, закрывает глаза – нет сна, да и только! Если застучат в ворота, она бежит в кухню, расталкивает Захара… Когда Обломов сделался болен, она никого не впускала к нему, завесила окна и приходила в ярость – она, такая добрая и кроткая, - если Ваня или Маша чуть вскрикнут? По ночам, не надеясь на Захара и Анисью, она просиживала у его постели, не спуская с него глаз, до ранней обедни, а потом, написав крупными буквами на бумажке: "Илья", бежала в церковь, подавала бумажку в алтарь, помянуть за здравие, потом отходила в угол, бросалась на колени и долго лежала, припав головой к полу…".
 Невозможно представить Ольгу в таком положении.
Обломов умер. "С полгода по смерти Обломова жила она в дому, убиваясь горем. Она проторила тропинку к могиле мужа и выплакала все глаза, почти ничего не ела, не пила, питалась только чаем и часто по ночам не смыкала глаз. Она никогда никому не жаловалась… Она вдруг уразумела свою жизнь и задумалась над ее назначением…".
 Интересно было бы сравнить Ольгу и Агафью.
Ольга все время говорит о любви – Агафье "если бы это сказать, она бы застыдилась".
Ольга делала всё, чтобы Обломов знал о ее любви. - "Чувство Пшеницыной нормальное, естественное, бескорыстное, потому что она ставила свечку в церкви, поминала Обломова за здравие затем только, чтоб он выздоровел, и он никогда не узнал об этом".. "О любви и в ум ему не приходило, то есть о той любви, которую он недавно перенес как какую-нибудь оспу, и содрогался, когда вспоминал о ней". (Понятно, что и автор содрогается от любви Ольги).
Ольге "нравилась роль путеводной звезды". – Агафья "не прибегала ни к какому искусству…".
Ольга, имея усадьбу и дом, не предлагает это имуществу разорившемуся Обломову. - Агафья, не имея средств, все делает для Обломова так, что он даже не замечает, что хозяйство ведется без денег. Она тайно для него закладывает своё приданное - жемчуг.
Ольга после смерти Обломова "кажется, осталась верна" ему". – Агафья "выплакала все глаза, почти ничего не ела, не пила и часто по ночам не смыкала глаз".
Позиция автора предельно ясна и определенна. Да, истинная любовь скромна, незаметна, не озаряет округу пожаром страстей. Агафья - не Джульетта. Но именно она сильна, жизненна, постоянна и вечна. Это и хотел показать своей героиней главный борец со страстями в литературе конца ХIХ века - Иван Александрович Гончаров, единственный последователь Пушкина, Гоголя и Достоевского в ХIХ веке.
Но на пороге уже был век ХХ, в первые годы которого океан страстей потопил слабый голос хранителей истинных заветов…
Н.Лобастов

Комментарии  

0 #7 Pooreacledm 21.11.2022 06:06
how effective is doxycycline for uti Most antidepressants are metabolized through the cytochrome P450 CYP enzyme system, and many drug interactions are a result of induction or inhibition of CYP enzymes
0 #6 OccurcefeHV 20.11.2022 23:07
demadex vs lasix 19 were higher with Tamoxifen Aurobindo tamoxifen citrate compared with placebo
0 #5 quammokqL 20.11.2022 05:45
stromectol tablete Receptor binding affinity of fluorotamoxifen with a flurorine atom placed on the phenyl ring of tamoxifen and iodotamoxifen with an iodine atom placed on the phenyl ring of tamoxifen has been reported
0 #4 veropleXg 17.11.2022 22:55
Relatively few human breast cancer cell lines or PDX models express a fully endocrine sensitive phenotype in that they are ER and or PR, sensitive to all endocrine therapies currently used as standard of care in the clinic, grow both in vitro and in vivo, and metastasize routinely and to the most clinically relevant sites when injected as standard mammary fat pad inoculations in the most widely used immune compromised mouse strains clomid for pct Гў Bryan emRcBvWVHHxdGLv 5 21 2022
0 #3 creemnampng 27.10.2022 19:21
Shotgun Glycomics Project Recognized by NIH as Exceptionally Significant ivermectin for humans Yee SW, Gong L, Badagnani I, Giacomini KM, Klein TE, et al
0 #2 agreeffakAd 15.08.2022 01:52
ivermectin for horses Vip Transaction Pharmacy
0 #1 uncoolEww 26.07.2022 21:15
Cialis Venta Farmacias Cialis Cmax Of Amoxicillin Clavulanic Acid

Для того чтобы оставить комментарий, войдите или зарегистрируйтесь