Анализ учебника: Лебедев Ю.В. Литература. Учебное пособие для учащихся 10 класса средней школы. В двух частях. Москва. «Просвещение». 1992.
Основой литературы для автора является общественно-политическая жизнь России ХIХ века, о которой Ю.В.Лебедев и рассказывает во вступительной статье. Литература остается для Лебедева, как и для последователей марксизма-ленинизма, отражением истории революционно-демократического движения в России. Не обошлось и без цитирования Ленина (стр. 14). Иногда создается впечатление, что некоторые пассажи списаны со старых коммунистических учебников, например: «Правительство перешло к открытому наступлению на передовую мысль» (стр. 12). Интересно, для кого «передовую»? И в чем эта «передовитость»? И периодизация осталась ленинская: дворянский период, разночинский, народников и т.п. О консерватизме написано весьма в мрачных тонах, взят лишь К.Н.Леонтьев, который был готов «подморозить» Россию, критиковал Толстого и Достоевского, выступал против прогресса. Так же обстоит дело и с освещением философского движения тех лет: речь идет только об утопии Н.Ф.Федорова, который хотел всех воскресить и «добиться управления солнечными и другими звездными системами» (стр. 16). От такого мракобесия ученик оправдает любую революцию. Примитивный подход к богатейшему русскому философскому наследию просто поражает.
Упор в критике литературы сделан на двух ее корифеев, по мнению автора, - Белинском и Добролюбове. Конечно, рассказывается и о критических статьях Григоровича, Дружинина, но эти авторы идут всегда после главных революционеров. Вот какими эпитетами наделяет автор столь любимого им Добролюбова: «молодая сильная натура», «нравственный идеал», жертвенность («буквально сжег себя на подвижнической работе»!) (стр. 12).
Нигилистические тенденции критиков подаются в учебнике как некие мелкие заблуждения. Например, для того чтобы подвести ученика если не к оправданию, то хотя бы к объяснению неприятия Писаревым искусства, Лебедев почти страницу учебника посвящает плавному и мягкому подходу к этому вопросу (стр. 13).
Правда, к классово-историческому подходу прибавилась некая «духовность». Но она понимается автором совершенно по-своему, никак не совпадая с мировоззрением классиков русской литературы.
Говоря о критике романа «Обломов», автор начинает, конечно, с Добролюбова, наполняя страницы учебника и сознание учащихся такими знакомыми нам по старым учебникам понятиями: «лишние люди», «крепостническая система», «барство», «буржуазное делячество» и т.п. А вот у Дружинина Лебедев нашел желанные для своего сердца мысли: «Роман «Обломов» - это призыв к «деревенскому миру, к простой непритязательной жизни, слитой с ритмами окружающей природы» (стр. 37). И далее весь учебник будет построен именно на этих образах, тщательно и тенденциозно выбираемых автором отовсюду. Называется это просто – неоязычество.
Да, к большому нашему сожалению, нашим детям предложен учебник, написанный с чис-то языческих позиций, плохо скрываемых автором.
В части, посвященной А.Н.Островскому, это проявляется, пожалуй, ярче всего. Политическая подоплека все та же: дружные и талантливые разночинцы противопоставляются «казенному, удручающему однообразию «подмороженной» русской жизни николаевского царствования» (49). Разница в образах купцов только в степени мошенничества. О великих русских купцах типа Третьякова автор упоминать не счел нужным.
Вообще, Юрий Владимирович очень мастерски умеет скрыть мысль за красивыми слова-ми. Мне всегда было жалко учеников, вынужденных пробираться сквозь густые дебри правильных и знакомых слов к их сути. Весь учебник наполнен выражениями типа «на-родная мораль», «народная сущность», «народная духовность», «нравственные традиции», «вековой уклад жизни», «народно-крестьянская нравственная культура» и т.п. Но что конкретно вкладывает автор в эти понятия, даже учитель не сразу заметит, не говоря об учащихся. Если же мы все-таки внимательно перечитаем страницы учебника, мы обнаружим, что главным для автора является понятие «жизнелюбивой религиозности» (67).
После падения коммунистического режима отрицать роль религии в истории и культуре русского народа никто уже не решается. Но в понимании веры многие искусствоведы, историки, политики или не пошли дальше привычной материалистической позиции, или духовность стали понимать по теософски. Вера Пушкина, Гоголя и Достоевского так и осталась для них terra incognita. А в случае с учебником Ю.В.Лебедева и того интереснее. Лебедев не сомневается, что русский народ религиозен, но Православие ему, видимо, до такой степени ненавистно, что он умудряется, говоря о религиозности русского народа, это слово не употреблять вообще! Ни разу! Несколько раз встретилось слово «христианский», но и то в таком контексте, что никакой смысловой нагрузки оно не несет. Например, в статье, посвященной «Отцам и детям», читаем: «В облике Тимофеевича «сквозит и тайно светит» что-то вековое, христианское: «слезинки» как символ народной судьбы, народного долготерпения, сострадания» (122). Во-первых, многократное употребление любимого автором термина «народный» полностью заглушает остальные понятийные парадигмы. Во-вторых, в христианстве автором видится лишь дополнение к народной морали, не более того. Ближайшее употребление этого слова я нашел только через 80 страниц: «Ермил наделен острым чувством христианской совестливости» (209). Через пару строк автор поправляет: «Совестливость… является выражением наиболее характерных особенностей крестьянского мира в целом» (209). Не голос Божий в человека, как это известно любому крестьянину, а какая-то абстрактная муть, намекающая на общую природу славян.
Зато языческой лексики более чем достаточно: земля, трава, «игры и пляски, маски ряженых» (50), песни, хороводы, игры, «русальная неделя».. «Крестьяне обращались к птицам, кудрявым вербам, белым березам, к шелковой зеленой траве, …жгли костры и прыгали через огонь» (52). Какое отношение имеет классическая русская литература к прыжкам через костер?! Кто из героев это делал?
Иногда встречаются и вовсе странные перлы типа: «Островский пришел к синтезу темных и светлых начал» (52). Смелое заявление. «Что общего у света с тьмою?» (2 Кор. 6:14) - восклицает Апостол Павел. Сложнейший философский вопрос, над которым мучились многие поколения как на Западе, так и в России, решен просто и однозначно: темные и светлые силы могут договориться. Оказывается, добро не может обойтись без зла. Автор учебника для оправдания своих языческих взглядов привлек авторитет Островского, смело заявив, что драматург синтезировал добро и зло.
Очень тонко и осторожно запутывает Лебедев в словесном клубке свои языческие взгляды, но шила в мешке утаить трудно. Читаем про путешествие А.Н.Островского по Волге, во время которого на писателя «с вечевых, некогда вольных, новгородских пригородов повеяло тем переходным временем, когда тяжелая рука Москвы сковала старую волю…, та правдивая (!) обстановка старой Руси, которую может представить одна лишь Волга…» (53). Попробуем размотать этот клубочек. Про «руку Москвы» старое поколение хорошо знает: кто запустил в оборот это выражение и с какой целью. «Переходное время», видимо, переводится на русский язык как переход от славянского язычества к христианству. За кем же была Истина в этом споре? «Правдивой» была «старая Русь», а христианство, по мысли автора, исказило эту правду. «Жизнелюбивой религиозности» славян противопоставляется «тяжелая рука» Церкви, подчинившая себе остатки «некогда вольных» славян. По мысли автора, правду сохранила «одна лишь… Волга». Попробуй разгадай, ученик, эту загадку: правда - в Волге! Понятно, что не рыбные запасы, не усыпанное металлоломом дно реки имеет в виду автор учебника. А древнее язычество, распространенное когда-то по берегам этой великой реки.
По всему учебнику рассыпаны намеки на мрачность, тяжесть, излишнюю аскетичность Православной Церкви. Недаром для противопоставления ей Лебедев выбрал термин «жизнелюбивая религиозность».
Интересно интерпретирует Лебедев знакомое нам добролюбовское понятие «темного царства», которое с такой радостью было когда-то поднято на щит советской школой. Там было все предельно ясно: это понятие хорошо оправдывало миллионные жертвы революции, поэтому за него так уцепились. После перестройки этот подход уже не годился. Лебедев оставляет старую формулу, но вкладывает иное, свое содержание. «Темное царство» для него – это изжившее себя христианство, церковная обрядовость, обыденное Православие, домостроевские порядки. Почему все рушится в доме Кабановой? Причина одна – забвение славянских корней, замена их на христианство. И автор учебника вместе с Добролюбовым обвиняет это «темное царство» христианства, порвавшее «с нравственными традициями народной жизни. Лишь Катерине дано удержать всю полноту жизнеспособных начал в культуре народной» (59). Опять, как видим, эти завуалированные понятия типа «жизнеспособных начал», «народной культуры», за которыми стоит, при ближайшем рассмотрении, обычное язычество, которое автор никак не желает открыто провозгласить. Но свои выпады против Православия ему скрыть не удается. Лебедев удивляется, как это «Добролюбов не почувствовал главного – принципиального различия между религиозностью Катерины и религиозностью Кабановых» (63). Для Добролюбова, да и для всех читателей, суть конфликта Катерины и Кабановой в разном восприятии православной веры, а у Лебедева разница «принципиальная»: у Катерины вера – народно-языческая, а у Кабановой – православная. А само язычество, по мысли Лебедева, критик Добролюбов не понял и отнес к материи, природе: «Там, где у Островского торжествует народная религия, у Добролюбова торчит абстрактно понятая натура» (63). Что ж, Добролюбов жил в старые времена и не мог увидеть истинного смысла пьесы Островского и веры ее героини.
Читаем в учебнике про «Домострой», книгу, в которой сделана попытка всю бытовую жизнь того времени осмыслить с православных позиций: «Обычно «Домострой»… смешивают с нравами народной, крестьянской Руси. «Домострой» и народно-крестьянская нравственная культура – начала во многом противоположные» (59). Даже так! Народная нравственность и православная мораль – противоположны. Подобный взгляд на нашу историю, когда Православие подается как тормоз развития нашей страны, мы уже слышали из уст ненавистников России. Автор не может уже сдерживаться и говорит достаточно откровенно: «Далека жизнелюбивая религиозность Катерины от суровых предписаний домостроевской морали» (61). Вновь любимое Лебедевым противопоставление «жизнелюбивости» язычества и «суровости» Православия.
Удивляет, что пропаганда таких антиправославных, а значит и антироссийских взглядов (историю России не перепишешь, она неразрывно связана с Православием) содержится в школьных учебниках! Неприязнь к тысячелетней истории своей страны, давшей лучшую в мире культуру, никак не должна преподаваться в школах.
«Конфликт «Грозы», - учит наших детей далее Лебедев, - вбирает в себя тысячелетнюю историю России» (60). Вот так видится ему тысяча лет нашей истории – как постоянный конфликт Православия и язычества! Тут и Ленин бы развел руками. Вновь украдена у классика марксизма-ленинизма форма: взгляд на историю как на борьбу противоположностей, - и наполнена новым содержанием: не борьба классов, а борьба «народной религии» с официальным Православием. «Случайно ли к волне освежающего простора протягивает Катерина свои изнеможенные руки?» (60). Не Христос спасает попавшую в беду героиню, не к Нему она обращается за помощью, не Он – Спаситель человечества. Наоборот, христианство губит героиню. А спасает… «цветущий заволжский луг», именно в нем черпает Катерина силу, к нему обращается, на него надеется. Причина трагедии – в отрыве от этих «лугов». «Без них характер Катерины, - пишет новоявленный «богослов» цветочков, - увядает, как подкошенная трава… Религиозность Катерины вбирает в себя солнечные восходы и закаты, росистые травы на цветущих лугах, полеты птиц, порхание бабочек с цветка на цветок… Не сродни ли она «солнечнозрачной» Екатерине из чтимых народом жизнеописаний святых…» (60). Сравнивать женщину, в первый же день отъезда мужа в командировку бросившуюся в объятия любовника, а затем совершившую самоубийство, со святой – это уже ни в какие ворота не лезет! Это уже не просто не знание высшей математики народной веры, но и элементарных азов ее. Если после таких учебников наши ученики захотят стать «святыми» подобным способом, то, извините, с кого будем спрашивать за такие «подвиги» наших с вами детей?
Автор действительно любуется поступком Катерины, оправдывает ее, никакой трагедии в ее самоубийстве не видит. Скорее наоборот. О психологическом вреде для учащихся такого подхода, думаю, напоминать не надо. Кажется, для учителя поступок Катерины должен стать поводом поговорить о всей греховности, нелепости самоубийства, сегодня так привлекающего молодых. Но нет, наш учебник литературы задает совсем иной тон этой теме. Чтобы это почувствовать, давайте приведем большую цитату из учебника.
«В трудную минуту жизни Катерина посетует: «Кабы я маленькая умерла, лучше бы было. Глядела бы я с неба на землю да радовалась всему. А то полетела бы невидимо, куда захотела…» Как понять эти фантастические желания Катерины? Что это, плод болезненного воображения? Нет. В сознании Катерины оживают древние языческие мифы, шевелятся глубинные пласты славянской культуры… Катерина молится утреннему солнцу, так как славяне считали Восток страною всемогущих плодоносных сил. Еще до прихода на Русь христианства они представляли рай чудесным неувядаемым садом во владениях Бога Света. Туда, на Восток, улетали все праведные души, обращаясь после смерти в бабочек или в легкокрылых птиц… Из языческой мифологии эти верования перешли в христианскую» (61).
Самое интересное, что подобные «открытия» (души превращаются в бабочек) выдаются детям за официальную точку зрения. А утверждение, что это перешло из язычества в христианство – явная ложь, не выдерживающая никакой критики.
Вот автор приводит пример самоубийства: «В одной из орловских легенд преследуемая Кудеяром девушка, …помолившись, бросается в Десну-реку, и река на этом месте тотчас пересыхает, луку дает, так что девушка остается на одном берегу, а Кудеяр-разбойник на другом. А то еще говорят…» (62). Романтично, ничего не скажешь… Хороший «пример» для любителей «жизнелюбивой религиозности». Кто ж после этого не захочет стать берегом реки, бабочкой, птичкой? Это гораздо лучше, чем мучиться вечными вопросами, как герои Достоевского. Не удержался автор учебника от цитирования любимой язычниками «Голубиной книги». К слову сказать, а вот Евангелие он цитировать не счел нужным…
Продолжаем читать гимн язычеству: «С точки зрения народной мифологии вся природа обретала эстетически высокий и этически активный смысл. Человек ощущал себя сыном одушевленной природы – целостного и единого существа. Народ верил, что добрый чело-век может укрощать силы природы, а злой навлекать на себя их немилость и гнев. Почитаемые народом праведники могли, например, вернуть в берега разбушевавшиеся при наводнении реки, укрощать диких зверей, повелевать громами… Цветущая заодно с природой, душа Катерины действительно увядает во враждебном ей мире Диких и Кабановых» (63). «Пройдя через грозовые испытания, героиня нравственно очищается и покидает этот греховный мир с сознанием своей правоты… И если Катерина смерти не боится, то грехи искуплены… Смерть освящается той же ЖИЗНЕЛЮБИВОЙ РЕЛИГИОЗНОСТЬЮ, которая с детских лет вошла в душу героини… Катерина умирает… удивительно. Ее смерть – это последняя вспышка одухотворенной любви к Божьему миру: к деревьям, птицам, цветам и травам. Монолог о могилушке – проснувшиеся метафоры, народная мифология с ее верой в бессмертие. Человек, умирая, превращается в дерево, растущее на могиле, или в птицу, вьющую гнездо в его ветвях, или в цветок… Уходя, Катерина сохраняет все при-знаки, которые, согласно народному поверью, отличали святого: она и мертвая, как живая!» (67).
Интересно, читали ли этот гимн самоубийству в школьных учебниках наши правоохранительные органы? Думаю, комментарии здесь просто излишни…
Давайте вспомним кратко, кто такая Катерина? Воспитанная без отца, она совершенно не знает послушания, живет по своим прихотям. Мать ее наряжает как куклу, работать не принуждает. Мало того, она еще и весьма нервная, психически не уравновешенная. Уже в 6 лет она показывает свой характер: «Обидели меня чем-то дома, а дело было к вечеру, уж темно, я выбежала на Волгу, села в лодку, да и отпихнула ее от берега». Обратите внимания, ни слова о страданиях матери, которая всю ночь (девочку нашли под утро), скорее всего, рыдая и хватаясь за сердце, бегала по берегу Волги. Только хвастовство своим «героизмом». Ни слова покаяния даже по прошествии стольких лет! Большей жестокости трудно представить. Как же этот эпизод комментирует Лебедев? «Это уход от неправды и зла в сторону света и добра, это неприятие «напраслины» с раннего детства» (62), «вольнолюбивые порывы», «этот поступок вполне согласуется с ее народной душой» (61) и т.п.
Хотел бы я посмотреть на учителя, который вслед психанувшему и хлопнувшему дверью ученику говорил подобное: «вольнолюбивые порывы», «уход от неправды в сторону добра»…
Катерина, никогда искренне не каясь в своей «горячности», видит ангелов (бесов!); легко отдается первой нахлынувшей страсти; мечтает о достойном для ее высокой натуры «принце»; совершенно не хочет видеть истинное лицо любовника, готовая сама, по ее признанию, к нему прибежать; быстро научается обманывать (десять дней гулять каждую ночь – не так-то просто)… Гордыня и высочайшее самомнение видны в каждом ее по-ступке. Гордыня же является всегда и причиной самоубийства. Говорит нам об этом учебник? «Какая полнота свободной любви!» - захлебывается от восторга перед гулящей женщиной автор учебника, воспевающий «свободную любовь». «Высокий любовный полет» (64), «нравственная щедрость героини» (65), «ощущение божественных сил» (62), «Катерина героична в страстном и безоглядном любовном увлечении» (66). Не знаешь, то ли это наивное непонимание жизни, то ли сознательное подталкивание наших детей к краю пропасти. Любой, кто смотрел в глаза предавшей его женщине (мужчине) или стоял у края гроба самоубийцы, согласится со мной…
Итак, в статье, посвященной пьесе «Гроза», Юрий Владимирович достаточно открыто выражает свои языческие взгляды и свое неприязненное отношение к Православию. Он замечает: «Народ искал в религии не отрицания земли с ее радостями, а освящения и одухотворения ее» (64). Если убрать обычный словесный туман, так любимый автором, то мы увидим, что автору не нравится в Православии аскетическая сторона, устремленность в Царство Небесное. Православие видит земную жизнь лишь как подготовку к вечности, и никак не может согласиться с построением рая на земле. Лебедеву хочется повенчать «белую розу с черной жабой», оправдать поиск земных удовольствий, найти на земле синтез добра и зла. Этот весьма примитивный и узкий подход к Православию перекликается с подходом советской школы, также видевшей в религии лишь «отрицание земли с ее радостями» и мечтавшей построить на земле жизнь без страданий. Поэтому так много оказалось точек соприкосновения в новом учебнике со старыми коммунистическими подходами к литературе ХIХ века.
В статье, посвященной роману И.С.Тургенева «Отцы и дети», Ю.В.Лебедев развивает свою концепцию на новом материале. Вновь понятие язычества прячется за нейтральным понятием «народности». Автор строит критику литературного произведения на малопонятных, им самим созданных философских понятиях, таких как «извечная жизненная норма», «проторенное веками русло», «первоосновы существования» (110), «поэтическая сторона народной жизни» (122)… Кто сможет объяснить нашим ученикам, с какой кашей едят, например, «правду человеческой одухотворенной природности» (116)? Что это за новое философское понятие, кто его ввел, что за ним стоит?
Но все-таки попытаемся увидеть за этим словесным лесом хотя бы несколько конкретных деревьев.
Лебедев проводит мысль об изначально заложенном в природе человека добре. Для него бог – природа. Все в ней. В ней полюбовно существуют добро и зло, одинаково необходимые. «Обе стороны до известной степени правы» - повторяет он несколько раз античный принцип искусства, ведь он как нельзя кстати подходит для оправдания синтеза добра и зла. Природа самого человека – совершенна. Цель жизни – следовать своей природе. Герои романа Тургенева являются для Лебедева примером того, как люди отходят от своей природы, искажают ее под влиянием различным внешних сил и явлений, но как она тем не менее проявляется в каждом из них. «Мягкосердечие Аркадия и голубиная кротость Николая Петровича… органично связаны с народной жизнью, как и порывы базаровского отрицания» (107). «Мир так устроен, что «молодость» и «старость» в нем взаимно уравновешивают друг друга» (108). Конфликт Базарова с Павлом Петровичем - это «социальный конфликт», который произвел и «раскол вечных культурных ценностей». «Культура» в понятии Лебедева, как мы помним, это «вековая народная нравственность», т.е. язычество. «Существо этого конфликта в самой природе вещей» (108) – сообщает нам автор. В романе «представлена неизменная и вечная, родовая его суть» (109). «Пропасть между «отцами» и «детьми»… возникает благодаря природе человеческого сознания» (109).
Итак, конфликт автор учебника видит в двух планах: социальном и природном. В социальном – это реакция демократов на барство. Здесь он согласен со старыми установками. Природный конфликт – это несоответствие человека своей природе, уклонение от нее. Сейчас это очень модная теория, насаждаемая в том числе и в школах психологами. Суть ее проста: следуй своей природе! Не подавляй свои природные влечения. Раз хочется – значит так надо. Подавление – опасно. Раскрепощение – и есть счастье и радость. Это только Церковь призывает нас сдерживать свои желания и чувства. А на самом деле это вредно человеку, опасно для его здоровья и психики, не соответствует его изначальной природе. Так часто проповедуют наши психологи в школах. Целую страницу (113) посвящает Лебедев доказательству того, что, несмотря на весь нигилизм Базарова, в глубине его природы подспудно лежит доброе начало. Оно входит в природу человека, хотя Базаров и прячет его за нарочитой грубостью. В Базарове «скрыто присутствует… и способность любить, и «романтизм», и народное начало» (113). «Дорого обходится Базарову… пренебрежение поэтической сущностью жизни народной» (122). Также и остальные герои романа просто отступают от своей природы, поэтому имеют проблемы. Павел Петрович, Ситников, Кукшина – все они носят маски, а природа их другая, скрытая, настоящая. Интересно Лебедев объясняет любовную страсть Евгения Базарова. Все это произошло из-за того, что герой не давал волю своей природе, подавлял ее. Силы ее, искусственно подавляемые, долго копились, и вот, словно вода весной, прорвались любовной страстью «с разрушительной силой» (119). А вот чувства Аркадия «отвечают природе его» (119), поэтому у него нет таких проблем. Даже страшную сцену Базарова с Фенечкой, когда герой целует мачеху своего друга; жену человека, который его гостеприимно приютил, - Лебедев рассматривает как «простое и ясное чувственное влечение» (119)! Отсюда вытекает неизбежный вывод: не подавляй своей природы, давай ей выход, если она что-либо требует! Согласитесь, что это страшный и опаснейший вывод для наших учеников. Именно подобный подход и подобные учебники привели к тому разгулу вседозволенности, какой мы имеем сейчас. У беды нашей конкретное лицо. Одно из них – учебник литературы Ю.В.Лебедева.
По-своему трактует Лебедев и понятие личности. «Павел Петрович приходит к отрицанию человеческой личности, - пишет он. – Базаров же приходит к утверждению личности» (112). Но в романе, как известно, все наоборот. Павел Петрович говорит: «Личность – вот главное, человеческая личность должна быть крепка, как скала, ибо на ней все строится». Базаров же утверждает: «Все люди друг на друга похожи как телом, так и душой; …и так называемые нравственные качества одни и те же у всех. Достаточно одного человеческого экземпляра, чтобы судить обо всех других. Люди что деревья в лесу...» Почему же Лебедев все переворачивает? Дело в том, что позиция Тургенева не вписывается в его концепцию. И как это обычно бывает, когда автор подгоняет под свое мировоззрение чужие взгляды, приходится за уши подтягивать сопротивляющийся материал. Дело в том, что по языческой концепции всякий авторитет лишь насилует природу человека. А Павел Петрович выступает за то, чтобы личность при всей своей свободе подчинялась принципам, заповедям Божиим. Такое послушание, по мнению Лебедева, нивелирует, сглаживает личность, не дает ей себя реализовать. Авторитет веры, Церкви уничтожает личность. Поэтому Лебедев и приписывает Павлу Петровичу отрицание личности. А вот выход из-под внешних авторитетов Бога, заповедей, Церкви и опора на свою природу и есть «утверждение личности». Это, как известно, олицетворяет Базаров.
Нетрудно догадаться, что в творчестве Н.А.Некрасова Ю.В.Лебедев находит благодатный материал для подтверждения своих измышлений. Ведь главный герой произведений поэта – народ, а в это понятие Лебедев вкладывает понимание Истины. Они для автора учебника – синонимы. Все явления, события, всех героев Лебедев соотносит с понятием «народ».
Рассматривая вереницу героев поэмы «Кому на Руси жить хорошо», он каждого проверяет на «народность». Семь мужиков, ушедших искать счастья, по мысли Лебедева, приходят… к народности. В начале поэмы «мысль народная еще не обрела независимого существования» (202). Но далее «внимание странников все более властно начинает захватывать не мир господ, а народная жизнь» (205). Да сами господа, как и герои «Отцов и детей», скрытно, в природе своей – народны. «Уходит в прошлое дворянская Русь, в нравах и привычках близкая к народу». (204). Первым попался мужикам поп. За его рассказом, по мнению Лебедева, «скрывается сам народ, …многое понимающий своей сердобольной душой» (203). «Не может быть счастливо духовенство, когда несчастлив народ, его поилец и кормилец» (204). Не когда Истина попирается, зло торжествует, люди уклоняются от заповедей Божиих, - а когда корма мало – вот истинное несчастье для духовенства! «Кризис, переживаемый народом, коснулся всех сословий…» (204) – делает вывод Лебедев из рассказа попа. Удивительно, как язычество быстро находит общий язык с марксисткой идеологией.
Следующий герой – Яким Нагой – «сын матери – сырой земли» (206). Ермил Гирин, «знаменующий более высокий уровень народных представлений о счастье» (208). В чем его сила? «В опоре на народный мир». «Повествование о помещике - …также об общем, ката-строфическом, всех захватившем кризисе. И о том, что народ есть в этом положении сила единственно здоровая, умная, красивая, условие развития страны и обновления» (211). Кстати, о катастрофе, кризисе, трагедии нации автор учебника часто намекает, но в чем она состоит – совершенно не раскрывает. По контексту получается, что все-таки он имеет в виду конфликт народной религии – язычества – и христианства, которое навязано народу и сдерживает его силы. «На фоне вопиющей разрухи, развала и бесхозяйственности трудовая крестьянская Русь воспринимается как могучая созидательная и жизнеутверждающая стихия» (212). Автор симпатизирует бунтарству богатыря святорусского Савелия, который «олицетворяет могучую лесную стихию, обладающую огромной силой со-противления всякому насилию, всякому давлению извне» (214). И даже разбойнику Кудеяру, «вонзившему в сердце пана Глуховского нож». «Так высшая народная нравственность (!?), освященная авторитетом религиозной веры, оправдывает праведный гнев против угнетателей и даже насилия над ними» (217). Я думаю, сегодняшнему грамотному читателю не надо объяснять, как относится христианство к насилию. Здесь уместно только заметить, как нам необходим в школе предмет Основы православной культуры, чтобы подобные ляпсусы не могли сбить с толку наших учеников.
Заканчивая статью о Некрасове, Ю.В.Лебедев отмечает главное в поэте: «он творчески перерабатывал фольклорные тексты, раскрывая потенциально заложенный в них революционный, освободительный смысл». Вот так. Фольклор, оказывается, у нас – революционный, и весь смысл его – «освободительный». Но это все было так глубоко скрыто от специалистов, что только Юрий Владимирович смог увидеть в «народной нравственности» «революционный смысл». Две линии – революционно-демократическая и народно-языческая, которые вел автор через весь учебник, - соединились.
Думаю, сказанного достаточно, чтобы сделать выводы.
1. Учебник – антинародный, потому что он весь дышит неприятием веры своего народа – Православия. Ни разу, я подчеркиваю, ни единого разу на страницах учебника не встретились слова: Православие, Церковь, Христос, воскресение, спасение, преображение… Разве не стоит в каждом селе у русских людей храм? Разве не ставят на наших кладбищах православные кресты? Разве не празднует русский народ свои основные, любимые праздники – Воскресение Христово, Троицу, Преображение и т.п.? Сколько домов вы найдете на Руси без икон? И обо всем этом в учебнике литературы для русских старшеклассников – ни слова!
2. Учебник – тенденциозен. Это все личное мнение автора учебника, совершенно не согласуемое с мнением самих русских писателей, о которых он берется судить. Нетрудно представить, как бы отозвался об этом учебнике Достоевский. Пушкин, Лермонтов, Го-голь, Лесков, Тютчев, Достоевский – все они были люди православных взглядов. А если Некрасов, Тургенев, Бердяев, Соловьев, Розанов и многие другие русские авторитетные писатели, мыслители и отходили несколько от Православия в сторону, то уж никак не в дебри язычества. Они лишь в какой-либо одном аспекте, но внутри Православия, могли ошибаться.
3. Учебник - абстрактный. Автор понимает, что нельзя открыто излагать языческие взгляды, и вынужден прибегать к простой декларации, к сокрытию за общепринятыми понятиями своих суждений. Если в журнальной статье и можно прибегать к подобному эзопову языку, то в учебнике этот прием недопустим. После подобного обучения литературе в сознании учеников не будет четкой и ясной системы.
4. В учебнике нет главного – любви. Вся русская литература построена на призыве «милости к падшим», по выражению Пушкина. На христианском подходе к заблудившимся героям, которых стоит пожалеть. В учебнике Лебедева принцип остался коммунистический – деление людей на противостоящие силы: народ и тех, кто забыл свои народные корни.
5. Учебник оправдывает революционный подход. Постоянно намекая на неразрешенный до сих пор конфликт внутри нашей нации, автор с надеждой восклицает: «Более ста лет прошло, а песня, начатая великим поэтом [Некрасовым] все еще допевается» (200). При внимательном чтении мы обнаружим, что автор учебника относится к государству как силе, противной природе человека (с восторгом он посвящает чуть не страницу крестьянской сходке – стр. 200). Подобно Л.Толстому, Лебедев не признает прогресс и образование. Он считает, например, что Добролюбов не заметил «религиозную культуру» Катерины в «Грозе» из-за своей «просвещенности» (63). Вся беда другого героя «Грозы» «в том, что душевная культура просвещенного Бориса совершенно лишена нравственного «при-данного»» (65).
6. Материал учебника не учит школьников противостоять злу. Скорее, наоборот. Лебедеву не нравится, когда «злые наказываются, а добродетельные вознаграждаются» (125). Идеология, на которой построен учебник, призывает к раскрепощению своей природы, к «синтезу добра и зла», осуждает воздержание… Это очень опасная тенденция, так как мы сегодня уже видим, к чему ведет стирание границ между добром и злом.
7. Учебник – невероятно скучный, сухой, перегруженный, неконкретный... Такое впечатление, что литература -«учебник жизни» - отдельно, а сама жизнь – отдельно, и точки со-прикосновения потеряны, как ключи от Рая.
8. Учебник Лебедева – пожалуй, одна из причин, почему сокращают часы на литературу. И тут легко понять специалистов из Министерства. Любой из чиновников, прочитав такое, вполне справедливо решит, что лучше разгрузить бедным ученикам головы для чего-либо более понятного, конкретного, современного и нужного.
Чем раньше мы оградим наших учеников от учебника по литературе Ю.В.Лебедева, тем лучше будет для всех.
Лобастов Н.А., pravoslit.ru