Главная трагедия России в ХХ веке - не Октябрьская, а Февральская либеральная революция.
Даже А.И. Солженицын, ярый противник коммунизма, изучая материалы революции, вначале был уверен, что собственно катастрофа - это Октябрь. Но постепенно, всё более погружаясь в источники, он пришел к неизменному выводу: подлинная катастрофа, приведшая к коренной ломке традиционного уклада и главных оснований российской жизни, - это Февраль.
Начало катастрофы прочно связывают с Первой мировой войной. Развитие событий потекло неожиданно по непредсказуемому руслу.
1914 год - Русь поднялась "освободить Европу от оков ложной цивилизации духом истинной культуры". Наша задача – показать истинное христианство, наказать отступников, вернуть на путь истины! С таким настроем и начиналась война. Патриотический энтузиазм охватил всех. Но ненадолго. Трудности заставили обнажиться внутри нашей православной державы некую пустоту. Мы оказались неспособными выполнить свою высокую миссию. Все о ней говорили, все в ней были уверены, но на деле всё оказалось не так. Те, кто не веря стремятся сохранить престиж веры, предоставляют своим противникам мощное оружие, указывал Серафим Роуз. Писатель Б.К. Зайцев признавался: "Все без исключения ответственны за эту войну. Я тоже ответствен. Мне это тоже напоминание - о неправедной жизни". Вот такая причина...
Народ, воспитанный целым полком либеральных учителей, был уже не тот, что на Бородинском поле. Если тогда народ однозначно, а дворяне в большинстве отвергли заманчивые идеи Наполеоновской демократической свободы, то теперь подавляющее большинство элиты были настроены перенять политические принципы Европы, заражая этим постепенно и массы.
"Нужно было разрушить Россию, - пишет Н.А. Нарочницкая, - подчинить ее ресурсы и экономику, встроить ее в этот мировой спрут. Для этого, кстати, и была замыслена первая мировая война, которая привела к разрушению последних двух христианских империй, где чин помазания на царство был религиозной клятвой, означавшей ответственность монарха перед Богом и людьми. Это Австрийская монархия и Российская империя".
Но вся интеллигенция встала на сторону либеральной Англии.
Скромно промолчав в период народного патриотического подъема, пресса встрепенулась при первых трудностях, информационная атака с тыла увеличилась в разы. "Прогрессивное общество" рукоплескало террористам, посылало поздравления с победой в войне японскому императору и издавало декадентские журналы в стилизованной японской обложке...
Послушаем свидетельство В.В. Розанова: "Этот суд русской интеллигенции, суд журнально- и газетно-начитанного общества над своею историею закончился скандальным шепотом германской полиции: "Сколько же вам следует дать миллионов уплатить за продажу своего отечества…" И Грановский, Белинский, Станкевич, и Некрасов, Щедрин, Бакунин и Кропоткин… вдруг почувствовали бы вар банковского золота – вар Иудиного золота, - за великое историческое предательство. Иуда, ты мнил себя святым, "жертвою", замученным и праведником… Когда уже всё крушилось, царство падало, о всех предупреждавших Катковых, Леонтьевых, Гиляровых-Платоновых, Данилевских, Страховых, Аксаковых, Хомяковых, Киреевских даже не вспоминали, даже не назвали ни разу их имен. Были ещё Флоренский, Эрн, Булгаков, Востоков… Это растоптанный алтарь. История все-таки история дел, а не жалкая хроника мнений… Как же всё произошло? … Началось всё с хода литературы… Вся русская литература была выстроена как гноище пороков и преступлений, которое чем больше кто ненавидел, тем он казался сам священнее… И "пирамида" рассыпалась по достаточному нравственному основанию… Гибель от литературы - единственный во всей всемирной истории способ гибели. Собственно – гениальное – в России и была только одна литература. Ни вера наша, ни Церковь наша, ни государство – всё уже не было столь же гениально, выразительно, сильно… Тот век, который Россия прожила в литературе так страстно, этот век она совершенно верила, что переживает какое-то священное писание… И это до рокового 1918 года".
Литература и пресса создавали в сознании новые мифы.
Поэт Скиталец, воспитанный на Некрасове, взывал:
Мой бог – не ваш бог: ваш бог прощает.
…А мой бог – мститель! Мой бог могучий!
Мой бог карает! И божьим домом
Не храмы служат – гроза и тучи,
И говорит он лишь только громом!
Плеханов подводил теоретическую базу: "Царство Божие, конечно, "внутри нас". Но чтобы его обрести внутри нас, нужно сокрушить "врата адовы" не внутри, а вне нас, не в нашей душе, а в наших общественных отношениях". По сути, творил новое "богословие": "Надо уничтожить зло, чтобы сотворить благо". "Царство небесное, т.е. счастливая, свободная, независимая жизнь будет здесь, на земле".
И царство небесное здесь создадим
Себе мы без слез и без муки.
Антуан де Сент-Экзюпери писал об ответственности художника: "Писатель добивается скандальной славы нарочитым нарушением всех привычных норм... Та же кража: я назвал короля ослом, все хихикают, потому что привыкли чтить короля. Почтение мало-помалу изнашивается, король и осел сливаются воедино, слова мои уже сама очевидность. Никому больше не смешно".
Да, после 1917 смеяться перестанут...
Столыпин – последняя схватка с либерализмом. Петр Аркадьевич в одиночестве пытался остановить безумие фанатичной веры в спасительность "великих потрясений". С трибуны Государственной Думы он возглашал: "Бывают роковые моменты в жизни государства, когда надлежит выбрать между целостью теорий и целостью отечества. Кровавому бреду террора нельзя дать естественный ход, а противопоставить силу. Россия сумеет отличить кровь на руках палачей от крови на руках добросовестных хирургов. Страна ждет не оказательства слабости, но оказательства веры в нее. Мы хотим и от вас услышать слово умиротворения кровавому безумию".
Но ему кричали: "Палач!". Он в ответ говорил: я не палач, я врач, я врачую больную Россию.
"Если мы посмотрим на деятелей Думы, - пишет Нарочницкая, - то практически все они, кроме Столыпина, пришли туда разрушать, а вовсе не созидать. Думская трибуна нужна была для того, чтобы, наоборот, подстегивать улицу". "Государственная Дума – надругательство над здравым смыслом, - указывал В.Д. Катков. - Немец Мартин, написавший накануне ее созыва брошюру "Будущее России", уже тогда предвидел, что это будет "сумасшедший дом" и центральный орган революции".
Гучков предложил формулировку: "Съезд осуждает насилия и убийства как средства политической борьбы". Но Первая Дума отклонила даже это скромное предложение.
Главный вопрос: применять ли власти силу? Русские интеллигенты были уверены, что конституция – единственное спасение и что при самодержавном строе невозможно ничего достичь. Человек должен смиряться не перед властью, а перед буквой закона. Бердяев удивлялся этому и видел в конституции "механическую скрепу, отражение распада народного организма, потерявшего религиозный центр".
Столыпин всех не устраивал, потому что пытался силой защищаться. "Государство есть сила, - утверждал Розанов. - Это – его главное. Поэтому единственная порочность государства – это его слабость. "Слабое государство" не есть уже государство".
Пришвин выразил, я думаю, общее заблуждение того времени, когда писал: "Сила осуществляется властью. Власть обращена на индивидуума, который силою подчиняется целому. В монархическом государстве подданные не свободны. В республике свободны, потому что индивидуум сознает необходимость подчиняться и подчиняется добровольно. Путь освобождения от государственного насилия есть путь сознания личностью необходимости жертвы общему делу" (1.08.1917). Да, в идеале "сознает необходимость подчиняться и подчиняется добровольно". Только это зависит не от государственного строя, а от внутреннего "строя"! А настраивать верно граждан лучше при монархии, чем при республике. Что, помучившись, сделают и большевики при Сталине. Но это покажется только опыт истории.
"Что же будет за правительство, - читаем у Солженицына, - которое отказывается защищать государственный строй, прощает убийства и бомбометание? Правительство - в обороне. Почему должно отступать оно - а не революция?.. Изъять массы оружия; поддержать полицию…". Премьер-министр ввел военно-полевые суды, установил уголовную ответственность за антиправительственную пропаганду в армии, за восхваление террора. Смертная казнь применялась только к бомбометателям и убийцам.
Но было уже поздно. Это меры полицейские, внутренней убежденности они не меняли. Почему и были дружно названы "столыпинским террором"; виселицы – "столыпинскими галстуками"; вагоны, в которых везли осужденных – "столыпинскими вагонами", хотя они появились уже после гибели Столыпина.
В интервью французскому журналисту Гастону Дрю Столыпин определил свою позицию: "Да, я схватил революцию за глотку и кончу тем, что задушу ее, если... сам останусь жив". Борьба была неравной.
Число смертных казней за 1906-1909 гг. составило 2.825 человек. Число жертв террора за три года – 26.628 покушений, 6.091 убийств должностных и частных лиц, свыше 6.000 раненых.
В 1911 году убили и Столыпина.
Путь царский, без крайностей, с просветленным и созидательным патриотизмом был затоптан радикалами и утопистами всех мастей.
Уже на третьем земском съезде в апреле 1905 меньшинство было за соглашения с властью, а большинство выбрало путь открытой борьбы с самодержавием. Революция их совсем не пугала. Только в ней они видели способ установить "свободу и право".
Всюду в общественном движении для большинства революция была более приемлема, чем старый строй. Отдельные голоса против тонули в общем потоке радикальных лозунгов.
17 октября 1905 был объявлен переход к конституционному строю. Свобода слова, свобода собраний, демократические выборы в Думу. И снова интересная ситуация: средства, которых и добивались либеральные силы, средства, данные для работы над совершенствованием политической системы, улучшения экономического положения, были применены не по назначению. Социалистические партии использовали свободу собрания для агитации в свои ряды, пресса использовала свободу слова для открытой пропаганды либеральных взглядов, Госдума будет использована для борьбы за власть разных партий. О государстве, а уж тем более о народе не думал никто…
При подготовке закона о свободе совести митрополит Антоний подчеркнул, что несправедливо давать другим свободу, которой не пользуется Православная Церковь. Но под давление либеральной общественности ее все же дали. И что мы имеем? "Едва новый закон был опубликован, – вспоминает митрополит Евлогий (Георгиевский), - все деревни в Холмищине были засыпаны листовками с призывом переходить в католичество". Вот вам и свобода...
После объявления принципов веротерпимости православные оказались в ещё худшем положении, поскольку не могли ничего изменить без согласия не только Царя, но теперь и депутатов. А это уже тупик...
В среде простого народа в России всегда преобладали стремления религиозно-нравственного характера над интересами правовыми. Важнее была моральная солидарность власти и народа. Теперь всё кардинально изменилось. "Отвлеченные моральные идеалы, - указывал Франк, - не нормируют духовной жизни; они нормируют только ее внешние проявления ценою внутреннего морального ее искажения…".
Маклаков 18 октября зашел в консерваторию, чтобы присутствовать в качестве наблюдателя на митинге. В вестибюле шел денежный сбор под плакатом "На вооруженное восстание". На собрании читался доклад о преимуществах маузера перед браунингом. Вот так была понята свобода слова и собраний.
Советники Государя считали, что созыв народного представительства удовлетворит оппозицию и таким образом изолирует революционные силы. Но конституция была принята под давление тех сил, которые конституцией не интересовались. Их конечной целью был социализм.
Витте потом вспоминал: "Вот Дума существует уже 7 лет, но до сих пор ещё никакого нового закона не издано". То, для чего она созывалась, заметим!
Теперь и исполнительная власть была ограничена – законом. Появилось семь нянек закона - и государство осталось без глазу...
Преобразования, подобные тому, что проводили Петр Великий, Иоанн Грозный, Александр II, становились теперь невозможными без согласования с Думой. Страна безудержно катилась в объятия либерализма, а тот опьянел от возможности разрушения.
Витте и другие советники Царя приглашали либеральные силы к сотрудничеству с правительством. Но когда оппозиционеров пригласили в правительство, они отказались. Их же сочтут предателями! Столько лет все были непримиримыми революционерами, и вдруг сотрудничество! Витте тоже не захотел явиться перед Думой как глава непопулярного правительства и подал в отставку. Круг вокруг Царя стремительно сужался. Чего стоит только знаменитая речь Милюкова в Думе ("глупость или измена"), сказанная в начале ноября 1916 года, разнесшая губительный огонь недоверия и ненависти к Царской семье по всей стране! "Элита предала своего Царя, - отмечает Нарочницкая. - Я имею в виду даже не личное предательство, а предала саму идею государственности, само самодержавие". Солоневич: "Аристократия напугалась Столыпина, реформы которого отнимали у них привилегии. Супругу Столыпина в "салонах" не принимали. Для владельцев дворцов, яхт, вилл и прочего отстранение Государя было единственным выходом из положения. Увы, и часть Династии принимала в этом участие".
Каков был расклад сил перед революцией? Партия октябристов "отвергает одинаково и застой, и революционные потрясения, признает необходимость создания сильной власти совместно с народным представительством". Они родственны христианским демократам. Выступали за право собственности. Требовали от Думы немедленно заняться разработкой рабочего законодательства, законов самоуправления, просвещения…
Кадеты не были сторонниками монархии. Они считали, что серьезная дельная работа в Думе нежелательна. Задача Думы – принять такие меры, чтобы ответственность пала на власть. Для этого они заключили соглашение с социалистами.
Трудовики тоже были носителя идей революции в Думе, пытаясь опрокинуть власть и довести революцию до конца.
Дума требовала немедленной отставки коррупционного правительства. (Интересно, что, когда большевики открыли все архивы, они не нашли свидетельств коррупции министров). Дума требовала отмены смертной казни, заметим, не в гуманитарных целях, а чтобы отнять средства борьбы у противника. Требовала национализации поместий, совершенно не тревожась о том, что будет дальше. Главное, расшатать, смутить, возбудить…
Правительство твердо решило не уступать в экспроприации поместий и в переходе к парламентскому строю.
Все сходились, что нужна сильная власть – бескорыстная, профессиональная. Но отказавшись от существующей, такой же предложить не мог никто.
Дума превращалась в центр, из которого революционные настроения распространялись на всю Россию.
Отдельные интеллигенты начинали потихоньку понимать, что главная опасность для России грозит не справа, а слева. Но в Думе сотрудничать с правительством не собирался уже никто.
1 ноября 1916 Милюков в Думе возмущался министрами: "Мы будем бороться с вами до тех пор, пока вы не уйдете!" 10 ноября – очередные перестановки в правительстве, начиная с председателя. Из зала Думы по всей стране расходится этот настрой обвинения в измене и смены правительства. Правительство очутилось в полной изоляции.
Протоиерей Сергий Булгаков, вспоминая позже одно из посещений им "оплота" российского парламентаризма, так передал свои впечатления: "Из Гос. Думы я вышел таким черным, как никогда не бывал. Нужно было пережить всю безнадежность, нелепость, невежественность, никчемность этого собрания, в своем убожестве даже не замечавшего этой своей абсолютной непригодности ни для какого дела, утопавшего в бесконечной болтовне, тешившего самые мелкие тщеславные чувства. Я не знавал в мире места с более нездоровой атмосферой, нежели общий зал и кулуары Гос. Думы, где потом достойно воцарились бесовские игрища советских депутатов… И нет достаточно сильных слов негодования, разочарования, печали, даже презрения, которые бы мне нужны были, чтобы выразить свои чувства. И это - спасение России…".
А вот мнение В. Розанова, подводившего итог деятельности Думы: "В 14 лет Госдума промотала всё, что князья Киевские, цари Московские и императоры Петербургские, а также сослуживцы их доблестные, накапливали и скопили в тысячу лет.
Ах, так вот где закопаны были “Мертвые души”. А их всё искали…
— Зрелище Руси окончено. — “Пора одевать шубы и возвращаться домой”.
Оглянулись. Но ни шуб, ни домов не оказалось.
Россия пуста. Боже, Россия пуста.
Продали, продали, продали. Государственная Дума продала народность, продала веру, продала земли, продала работу. Продала, как бы Россия была ее крепостною рабою. Она вообще продала всё, что у нее купили. И что поразительно, она нисколько себя не считает виновною, и “кающегося дворянина в ней нет”. Она и до сих пор считает себя совершенно правою и вполне невинною" (Из письма В.В. Розанова Э. Голлербаху от 26.08.1918).
Россия кипела, как бурлящий котел. Масла в него подлил Григорий Распутин. "Распутин - вот истинный вдохновитель революции, - читаем у С.Н. Булгакова. - Я знаю достоверно, что, когда был убит Распутин, даже весьма благочестивые духовные лица искренне перекрестились".
Историю Распутина писать трудно – нет фактов. Но важна не история Распутина, а история с Распутиным. Фактом остается то, что Распутину удалось породить необыкновенное количество слухов. Они жили по своим законам. Розанов писал: "В этом-то и заключается главное, - и чем выше гора анекдотов, тем это главное вырастает в силе и значительности… Перед глазами России происходит не "анекдот", а история страшной серьезности".
Да, мы многого не знаем и никогда не узнаем. Но есть вещи очевидные. Слухов – море, нет, даже океан. Не было казармы и не было дня, где бы не говорили о Распутине в 1916 году. Всюду, все, всегда! Каковы бы ни были религиозные взгляды Распутина, его имя стало неотъемлемой частью большой политики, стало яблоком раздора, смущений, домыслов, соблазна.
И он тем не менее не ушел в сторону – это о многом говорит. Быть соблазном и не предпринять ничего для мира? Но Писание однозначно рекомендует "не дать повода ищущим повода" (2 Кор. 11:12). Ищущих повода в то время оказалось небывалое в истории количество людей! Невозможно представить себе любого православного старца, который бы стал причиной раздора – и не ушел бы в келью, в лес, в тень, в монастырь…
Мать Блока считала Распутина "главным виновником всех наших бед" и всерьез считала антихристом. Георгий Чулков в 1915 назвал свой антираспутинский роман "Сатана". В 1916 статс-секретарь МИДа говорил французскому послу в России: "Я тоже начинаю верить, что Распутин антихрист". В 1912, после своей ссоры с Распутиным и последовавшей опалы, епископ Гермоген давал такие интервью газетам: "Я считаю главнейшими виновниками хлыста Григория Распутина, вреднейшего религиозного веросовратителя и насадителя в России новой хлыстовщины. Он свой разврат прикрывает кощунственно религиозностью".
Нет сомнений, что взгляды Распутина были далеки от ортодоксальных. Из донесений "было очевидным уклонение Распутина от исповедания Православия". И он их отнюдь не скрывал, а скорее демонстрировал. У него, говорили при дворе, "какая-то своя вера, не такая, как у всех нас". Вера эта воспринималась как подлинно народная вера.
Что главное в фигуре Распутина? Не его аскетизм и смирение, а то, что он выходец из народа и проповедует веру народную, неортодоксальную. С одной стороны, это, как мы уже выше рассказывали, привлекало интеллигенцию. С другой стороны, обличало мертвящий бюрократизм веры официальной. Распутин оказался завершителем веры в народ образованного общества последнего столетия, веры, навязанной и самому обывателю. Такую веру мы встречаем в творчестве Л.Толстого, Лескова и других "учителей".
Григорий Ефимович верил, что пути спасения не ведомы ни священникам, ни епископам, ни православным богословам. Духовенству он противопоставлял неких "духовных людей", которые "живут по-братски от любви Божией и любят не по одной лишь букве, а по слову Спасителя", но их преследуют церковники. Желая "спасти" русскую Церковь, Распутин предлагает поставить ее под влияние "духовных старцев".
Антропология его выглядела следующим образом. Спастись может только духовно обученный человек. А опыт духовный приходит в испытаниях, практической проверке себя искушениями. Христос - это не только Спаситель, но и приобретаемые каждым человеком опыт, умения, навыки и знания: "Всякий мужик может стать Христосом, каждая женщина - Богородицей. Опытного спасают не молитвы и не смирение, а умение". А "Христоса" в себе можно приобрести только во время испытания, что новый "старец" и демонстрировал.
Распутин пропагандировал концепцию спасения не по благодати, а через собственные усилия. Поэтому распутинские "подвиги" носили слишком истовый характер: "Я шел по 40-50 верст в день и не спрашивал ни бури, ни дождя, ни ветра. Мне редко приходилось кушать. По Тамбовской губернии на одних картошках, не имел с собой капитала и не собирал вовек: придется, Бог пошлет, с ночлегом пустят - тут и покушаю. Так не один раз приходил в Киев из Тобольска, не переменяя белья по полугоду и не налагал руки до тела - это вериги тайные, то есть делал для опыта и испытания. Нередко шел по три дня, вкушая самую малость. В жаркие дни налагал на себя пост, не пил квасу, а работал с поденщиками, как и они; работал и убегал в кусты молиться".
Во-первых, подобные подвиги самочинно на себя наложены. Во-вторых, всё заслоняет вера в свои собственные заслуги. Опыт, аскеза и подвиги для Распутина выше благодати, Таинств, смирения.
Герой диалогов С.Булгакова задает интересный вопрос: почему с Распутиным справилась офицерская пуля, а не апостольское слово Церкви?
Интересно, кто защищал "православие" Распутина? Бонч-Бруевич опубликовал в радикально настроенном "Современнике" резкое письмо "Како веруюши", в котором выражал уверенность в строгом Православии Распутина.
Либералы с радостью уцепились за фигуру смущающего Распутина. Для них то была золотая находка. Слухи, сплетни, фальсификации наполняли страницы, сплетни об "измене" Царицы всё ширились. Вся эта сила оружия массового поражения сознания обрушилась на простой народ. О Распутине не говорили разве что за Полярным кругом. Пацифистская и пораженческая агитация, скандальные сплетни про Распутина разрушали последние остатки дисциплины. Правительство полностью лишилось поддержки. Недоставало только повода – любого. И он нашелся.
В феврале начались перебои с хлебом. Лозунг "Хлеба!" тут же заменился на лозунги "Долой самодержавие" и "Долой войну". Пресловутый приказ № 1 фактически упразднил власть офицеров в армии, что послужило началом развала ее. Окружение Царя сделало всё, чтобы показать картину полного разложения и невозможности продолжения монархии.
2 марта Царь отрекся от Престола.
Черчилль о Николае II: "Его действия теперь осуждают. Скажите: а кто же другой оказался пригоднее? В людях талантливых и смелых недостатка не было, но никто не сумел ответить на те несколько простых вопросов, от которых зависела жизнь и слава России". С фактами не поспоришь…
И уж никак не народ совершил революцию. Её совершили во имя народа, его не спрашивая. «"Народниками" были все, – пишет Бердяев, - и умеренные либералы, и социалисты, и марксисты. Все хотели служить не Богу, и даже не родине, а "благу народа". И главное – все верили, что народ по природе своей есть образец совершенства…". Хотелось бы поправить уважаемого философа: не просто верили, а пытались внушить всем.
Мало того, что не спрашивали народ, но ему внушали всеми средствами, что о нем заботятся, от его имени выступают, ему даруют права и свободы, от которых он заживет по-райски. "Массы страстно верят, - продолжает Бердяев, - что есть такой бог, под названием "революция", в котором абсолютная благость соединяется с могуществом, и существо это само всё сделает, покарает виновных и осуществит надежды угнетенных".
Бунин записывает 1.01.1918: "Кругом нечто поразительное: почти все почему-то необыкновенно веселы – кого ни встретишь, просто сияние от лица исходит".
Народ им нужен как руки, которыми они свалят величайшую христианскую империю в мире.
Даже я застал старожилов в селе, куда я приехал работать после института, которые рассказывали, кто же именно у них в селе осуществлял революционные преобразования. Самые негодные элементы, самые ленивые жители, самые отъявленные негодяи. Их немного было, но им дали власть, они ею воспользовались. Подавляющее большинство – обычные, середняки, трудовые крестьяне – никогда не поддерживали ни их идей, ни их методы.
Даже Горький в "Несвоевременных мыслях" писал: "Грабят, воруют… Винить следует не мужика – он только послушно идет по пути, предсказанному его темной воле людьми мудрыми, людьми разума". У Горького некий ветеринар А.Н. рассуждает так: "В эти дни, когда человек озверел, спасти его может только возвращение к Богу, к храму, к наивной вере: "Будьте, как дети", вот что надо сказать людям, вот чему надо их учить, а вы учите – будьте, как звери. Это – влияние германское, влияние поганых книг Ницше, Маркса, Конта и других иезуитов, придумавших все эти идеи специально только для нас, русских, ибо немец знает, что мы падки на идеи, как жерех на навозных червей".
То же писал и Г.П. Федотов в статье "Трагедия интеллигенции" (1926): "Да, неверно, разумеется, что Православие в народе умерло. Оно парализовано в массах, но живо в личностях. В церкви живут сейчас все классы русского общества. Только там всенародное единство. Две России стоят друг против друга. Разделяет два идеала жизни: меньшинство живет запросами духа, большинство – хозяйственными злобами дня. Меньшинство почти целиком сейчас в церкви".
"Народ консервативен, стабилен, разумен, - писал Солоневич. - Народ пахал и воевал. Народ бомб не швырял и ГПУ не организовывал… Народ от Батыя до Сталина молился всё тому же Христу Спасителю и бился за одну и ту же Родину".
С.С. Бехтеев поэтически выразил своё отношение к народу после революции:
Среди скорбей, среди невзгод,
Всегда я помню мой народ;
Не тот народ, что ближним мстит,
Громит, кощунствует, хулит,
Сквернит святыни, нагло лжет,
Льет кровь, насилует и жжет,
Но тот народ - святой народ,
Что крест безропотно несет,
В душе печаль свою таит,
Скорбит, страдает и молчит,
Народ, которого уста
Взывают к милости Христа
И шепчут с крестного пути:
"Помилуй, Господи, прости!.."
Н.Лобастов, pravoslit.ru