Чехов - яркий представитель идеи прогресса.
Чехов, как и его великие предшественники, пытается решать проклятые русские вопросы свободы, счастья, любви, вечности… Но оставаясь сыном своего времени, уходит еще дальше от традиционного христианского понимания жизни, все более сам утверждаясь и изменяя сознание читателей в сторону либеральных антихристианских ценностей. Если Тургенев взялся наполнять иным содержанием понятие Любви, Толстой посвятил всю свою деятельность опровержению понятия Личности, то Чехов главный удар направил против понятия Абсолюта.
Враг любой определенности, тенденции, схем, мировоззрений, веры, определения четких границ добра и зла, он не верил в то, что "Иисус Христос вчера и сегодня и во веки Тот же" (Евр. 13:8). Чехов был уверен, что Истины сегодня еще нет, ее люди откроют только в будущем. Он перенес понятие прогресса и на вопросы нравственности и морали. Писателю нравилась теория Дарвина, и он считал, что раньше человек был животным, сейчас он полуживотное, а лет через 100-300 наконец-то станет совершенным, идеальным человеком. Сегодня абсолютного добра, четкой системы нравственных ценностей, считал он, не существует.
"Я с детства уверовал в прогресс", - признается писатель. А о православном взгляде на бренность земного замечает: "При таком несчастном способе мышления невозможен никакой прогресс, ни науки, ни искусства" ("Огни"). "Люди могут искать истину только там, где пригодны их микроскопы... Воспретить человеку материалистическое направление равносильно запрещению искать истину. Вне материи нет ни опыта, ни знаний, значит, нет и истины" (Суворину. 07.05.1889).
В.Ходасевич отмечает, что Чехов "прочно привязан к земле, в бессмертие души он, по-видимому, не верит".
"Враг метафизики, Чехов был реалист чистейшей воды", - делает вывод М.О. Меньшиков в некрологе.
Чехов - позитивист. Вот как он объясняет желание посвятить свою жизнь служению Богу: "Один ушел в попы, другой – в духоборы, третий – в философы, и это потому, что никто не хочет работать как следует, с утра до ночи, не разгибаясь". Чехову понравился Дарвин и его теория. "Читаю Дарвина, - записывает он в записной книжке, - какая роскошь! Я его ужасно люблю". "Чехов верил только в разум, науку и культуру. "Он мечтает о том, что культура сделает людей счастливыми, что когда-то жизнь станет "изящной и удобной". Какой возвышенный идеал – "удобная жизнь"!" - удивляется миропониманию Чехова К.Мочульский.
"Религия, мистика! – возмущается Чехов. - Русский мужик никогда не был религиозным..." "Веровать в Бога нетрудно. В него веровали и инквизиторы, и Бирон, и Аракчеев. Нет, вы в человека уверуйте! Эта вера доступна немногим" ("Рассказ старшего садовника"), - откровенно говорит о своей вере Чехов.
Да, религия помогала на определенном историческом этапе, за что мы благодарны ей, но на этом ее роль закончилась. "Религиозное движение есть пережиток, уже почти конец того, что отжило или отживает", - пишет он Дягилеву.
"Идти в монастырь – значит отречься от жизни, погубить ее… Неужели погребать себя заживо значит решать вопрос жизни? Ведь это смерть, а не жизнь" ("Володя Большой... "). То есть "Бог есть", но это, оказывается, "смерть, а не жизнь". "Идти в монастырь" – "погубить жизнь". Вот такое отношение к Церкви вырастает из веры в прогресс.
"Теперешняя культура - это начало работы во имя великого будущего, работы, которая будет продолжаться, может быть, еще десятки тысяч лет для того, чтобы хотя в далёком будущем человечество познало истину настоящего Бога...". Т.е. получается, что современный Бог – не "настоящий", а вот культура "познает настоящего". Не откровением познает человечество Бога, а создаст Его своей культурной деятельностью. Такова вера Чехова...
В рассказе "Моя жизнь" отец говорит герою: "У тебя, кроме физической силы, есть дух Божий, который отличает тебя от осла и приближает к божеству!" Хорошо, согласитесь, говорит; кажется, по-нашему, по-христиански. Но дальше читаем: "Этот огонь добывался тысячи лет лучшими из людей". Оказывается не Христу, а Дарвину верит наш писатель!
Итак, Чехов видит в человеке не искаженный страстями образ Божий, а эволюционизирующееся животное. Почти по Марксу, "высокоразвитая форма материи". В результате история понимается им как борьба природы с культурой. Цель истории – совершенный человек, новая порода людей, которую выведут на почве культурного слоя общества его лучшие представители. Отсюда вся надежда на культурных, передовых, свободных людей.
Очень точно подытоживает суть Чехова хорошо знавший его Меньшиков - "идеализация отсутствия идеалов", "Чехов гуляет мимо жизни". Каждому здравомыслящему человеку ясно, что в любой момент жизни в ней присутствует Истина, и если человек не замечает ее, то это проблема человека, но не Истины. Выбивать же из-под ног человека твердую основу идеала - значит, вести его в тупик. Пусть в понимании идеала люди не сходятся во мнении, но совсем идеал отбирать у человека, это уже слишком. Отсюда такая мрачность всего творчества Чехова, что отмечали все критики.
"До правды еще далеко. И человек по-прежнему остается нечистоплотным животным" ("Дом с мезонином"), - верит писатель. Но он верит и в будущее, когда "будут замечательные люди… А главное, этого зла тогда не будет…" ("Невеста"). Зло как отклик животного начала будет постепенно побеждено в человеке культурой, появится новый человек – без зла. Некая "идеальная порода людей", "улучшение человеческой породы" ("Дуэль").
А что же делать современному человеку, который хочет быть счастливым? Довольствоваться сознанием, что он является навозом для будущих поколений, звеном цепи, которая в финале станет золотой. "Страдания наши перейдут в радость тех, кто будет жить после нас". Об этом пьеса "Три сестры", где "золотые" сестры, вырвавшиеся из животного состояния, страдают в 100-тысячном городе от непонимания, невежества, дикости ее жителей, оставшихся на животном уровне. Их успокаивают тем, что пока их только три, а завтра станет шесть, послезавтра двенадцать, а в далеком будущем - все. Вот эта вера и поддерживает их, делает их жизнь осознанной и по-своему счастливой. Другого Чехов предложить не может...
Но как же предлагает решать Чехов нравственные проблемы сегодня, когда еще не найдена истина и нет четкой системы ценностей? Чехов мыслит так: "Вопрос – делать добро или зло – каждый решает сам за себя, не дожидаясь, когда человечество подойдет к решению этого вопроса путем постепенного развития".
Чисто либеральный ответ! Добра и зла не существует, а есть лишь сам человек, который и определяет свое поведение в зависимости от ситуации и своих природных желаний.
"Нет выше блага, как свобода!" - восклицает героиня "Рассказа неизвестного человека".
Чехов писал Плещееву: "Норма мне неизвестна, как неизвестная никому… Буду держаться той рамки, которая ближе к сердцу и уже испытана людьми… Рамка эта – абсолютная свобода человека". Нормы жизни, был уверен Чехов, будут выработаны культурой в будущем, а сегодня есть одна норма – абсолютная свобода. Нет ничего запретного, ничего абсолютного, ничего неизменного, вечного, нормативного. Человек свободен прежде всего от какой-либо морали, идеи, авторитета. Программное произведение Чехова - "Человек в футляре", имеется в виду, в футляре нормы, принципов, идеологии, религии (религия для него та же идеология).
Насилие для писателя – это прежде всего насилие морали, авторитета, идеи, мировоззрения, традиции... Ведь идеал предполагает подчинение, добровольный отказ от своих прав на независимость - такого рода требования возбуждали в Чехове страшную неприязнь. Обычно мягкий и деликатный, он выходил из себя, когда задевали святая святых его мировоззрения – свободу. Чехов пишет: «Один из наших доморощенных мыслителей, некий г. Леонтьев, сочинил сочинение "Новые христиане". В этом глубокомысленном трактате он, отвергая любовь, взывает к страху и палке как к истинно русским и христианским идеалам. Эта топорная, нескладная галиматья написана человеком вдохновенным, но жутким, необразованным, грубым, глубоко прочувствовавшим палку… Что-то животное сквозит между строк в этой несчастной брошюрке. Редко кто читает этот продукт недомыслия», - возмущается Чехов возвращением к Православию К.Леонтьева.
Идеологии и религии – страшные враги либерализма.
"Мне было непонятно, чем живут эти 60 тысяч жителей, - рассуждает герой рассказа "Моя жизнь", удивленный общественным осуждением свой сестры, забеременевшей от женатого. - Для чего они читают Евангелие, для чего молятся, для чего читают книги и журналы. Какую пользу принесло им всё то, что до сих пор писалось и говорилось, если у них все та же душевная темнота и то же отвращение к свободе, что было и триста лет назад? Эти 60 тысяч жителей поколениями читают и слышат о правде, о милосердии и свободе, и всё же до самой смерти лгут, мучают друг друга, а свободы боятся". Думаю, комментарии излишни…
Главное проявление свободы Чехов, как и многие либеральные писатели того времени, находил в любовных страстях без брака, то, что всегда на Руси называлось блудом. Но наши писатели это слово упорно игнорировали, приучая десятилетиями читателей к иному содержанию традиционного понятия. Брак виделся очередным "футляром", сдерживающим природное влечение.
Чехов делил любовные отношения на животные, оставшиеся от человеко-обезьяны, и возвышенные, поэтизированные, оплодотворенные достижениями культуры.
"Известные отношения не исключают поэзии", - замечает героиня рассказа "Ариадна". Именно "поэзия" преобразует "известные отношения", т.е. разврат, в норму и правду. Религиозных категорий "нравственно – безнравственно" для Чехова не существует, "в рассуждениях о любви нужно исходить от более важного, чем грех или добродетель" ("О любви"). "Кто боится и избегает любви, тот не свободен" ("Моя жизнь").
В рассказе "Дама с собачкой" Чехов намекает на любимый образ "футляра", "клетки", говоря о браке. "Им казалось, что сама судьба предназначила их друг для друга, и было непонятно, для чего он женат, а она замужем; и точно это были две перелетные птицы, которых поймали и заставили жить в отдельных клетках".
Перечитайте рассказ "Припадок", и вы будете смеяться. Два студента повели третьего познакомиться с публичными домами. Герой ожидал там музыку, вздохи, стихи, романтику, "потемок, тишины, тайны, виноватой улыбки", а увидел неприкрытый животный разврат, "все было неинтересно". Он удивляется не греху, а... безвкусице: "Я понимаю любой грех ради блеска, красоты, грации, страсти, вкуса, но тут-то что?" "Если бы хоть одна из женщин оделась по-человечески или если бы на стене повесили порядочную гравюру…". "Неужели они не могут понять, что порок только тогда обаятелен, когда красив и прячется, когда он носит оболочку добродетели? Глупые!" Вот так. Поставить рояль в публичном доме, повесить картину - и это уже будет называться "настоящей любовью". Что сегодня и сделано....
Мечта Чехова – поэтизировать разврат, прикрыть животный инстинкт фиговым листочком поэзии и культуры, который превращает блуд в нечто возвышенное и красивое.
Впрочем, послушаем Чехова. "Боровшийся с природой человеческий гений боролся и с физической любовью, как с врагом, и что если он и не победил ее, то все же удалось ему опутать ее сетью иллюзий братства и любви; и это уже не как у собаки, а настоящая любовь, и каждое объятие бывает одухотворено чистым порывом. Отвращение к животному инстинкту воспитывалось веками, и если я теперь поэтизирую любовь, то это так же естественно, как то, что я не покрыт шерстью. Мне кажется, так мыслит большинство культурных людей…" ("Ариадна").
Меня поражает последнее утверждение: так мыслит большинство. Автору, как и другим писателям, хочется выдать желаемое за действительное. Не жизнь отражают наши либеральные писатели, как нас пытаются убедить до сих пор, а жизнь формируют, делая подобные заявления.
Ну и естественно, как уже догадались читатели, Чехов был против института брака. Сожительница Лаевского из рассказа "Дуэль" уверенно утверждает: "Оттого, что мы повенчаемся, не станет лучше. Напротив, даже хуже. Мы потеряем свободу".
Кстати, когда старший брат Чехова, "сойдясь с женщиной без благословения Церкви, всячески заискивал перед богомольным отцом, Чехов почувствовал рабье самоуничижение: "Извини, братец, - писал он в 1883 г. – Какое дело тебе до того, как глядит на твое сожительство тот или другой раскольник? Пусть себе смотрит, как хочет… Ты знаешь, что ты прав, ну и стой на своем… А я бы на твоем месте, будь я семейный, никому бы не позволил...".
На эту тему есть и рассказ - "Соседи".
У героя женатый сосед увел сестру. Мать безмерно страдает, герой в смятении, едет разбираться. Сосед Власич на сообщение о страданиях матери отвечает: "Да, это грустно. Но что же делать? Если твой поступок огорчает кого-нибудь, то это еще не значит, что он дурен". Интересная формула... Сама виновата, что отстала от передовых идей. Помочь ей невозможно, пока она сама не изменится. Власич уверен: "Совесть наша чиста. Мы не венчаны, но брак наш вполне законен… Ты так же свободно мыслишь, как и я, слава Богу…". "Зина все время думала о тебе, о матери и мучилась, - поясняет Власич. - Она натура свободная, но без привычки…". Причина возбужденной совести - нет привычки. Скоро привыкнут – и совесть замолчит.
Автор заканчивает рассказ тем, что герой становится на сторону блудных сожителей и говорит сестре: "Ты хорошо поступила!" Такова позиция и самого Чехова.
У каждого своя правда, - внушает читателям Чехов, - просто она вступает в противоречие с другими, с "соседями", от этого жизнь полна страданий. Счастье наступит тогда, когда все станут продвинутыми и признают абсолютную свободу друг для друга. А пока передовые люди не обязаны оглядываться на страдания близких, приближая светлое будущее абсолютной свободы. Свобода выше мук совести, традиций, религии, веры…
Чисто либеральный взгляд.
Н.Лобастов
Комментарии